В соседнем доме умерла пожилая женщина, и мою жену попросили на время приютить осиротевшего волнистого попугайчика. «На время» вылилось в несколько лет – до конца его птичьей жизни.
Поселившись у нас на кухне, зелененький с желтым Аркаша поначалу лишь что-то невразумительно напевал и начирикивал, а мы сетовали на то, что устроители его судьбы нас беспардонно надули и он никакой не говорящий. Прошла неделя-другая, и как-то вечером, когда все мы сидели на кухне, Аркаша потоптался на своей жердочке, устраиваясь поудобней, и этак задумчиво сказал:
– Я уж два месяца не получаю пензию…
Мы от удивления разинули рты, а Аркашу понесло. Скороговоркой, будто боясь, что его перебьют, не дадут договорить, он пересказывал нашими голосами кухонные разговоры минувшей недели, громко смеялся, сердился на Трошу за то, что тот зашел в квартиру с грязными лапами и повсюду наследил, спрашивал кого-то, не налить ли чаю, вставлял в свою речь пассажи из «Эха Москвы» и время от времени представлялся: «Аркаша – золотой мальчик, Аркаша – маленький попугаич…» Представляясь, он нередко называл себя не только по имени, но и по фамилии, моей фамилии, которую я порой в шутку добавлял к его имени. Отсюда и «попугаич» – моя фамилия кончается на «ич».
Справедливости ради надо сказать, что речь Аркаши часто была неразборчивой, но по интонации нашего попугаича почти всегда угадывалось, кого он имитирует. Впрочем, имитирует ли? Мне порой казалось, что его человеческая речь вполне осмысленна. Как-то раз, наслышанный о говорящем попугае, ко мне зашел мой старинный товарищ Михаил Борисович Черненко, а Аркаша, как назло, не имел ни малейшего желания вступать с ним в беседу. Гость подъезжал к нему и так и этак, но попугай словно набрал в рот воды. Посидев с нами, напившись чаю, Михаил Борисович собрался уходить и напоследок сказал: «Все, Аркадий, я пошел, будь здоров, Аркадий». Прошло всего несколько минут после его ухода, как Аркаша расправил перышки и произнес тоном, каким посылают куда подальше: «Пошел, Михал Борисыч, пошел…»
Если уж мне иногда казалось, что Аркаша не попугайничает, а разумно разговаривает с нами, что уж говорить о Троше. Его буквально передергивало от самолюбования «золотого мальчика» и особенно от команд, которые попугай выкрикивал в его адрес…
И вот, пристроившись рядом с внуком, я стал рассказывать: один раз гуляли мы с Трошей в лесу и услышали откуда-то сверху тонкий девичий голосок, повторяющий имя нашего попугая. В ветвях мы заметили маленькую пеструю птичку, она явно искала с нами контакт. Мы поманили ее, и она, спорхнув с дерева, опустилась мне на плечо. Завязался разговор. Птичка поведала нам, что ищет своего старого друга попугая Аркашу, который на самом деле никакой не попугай, а обычный мальчик, заколдованный злой волшебницей. И она тоже вовсе не птичка, а девочка. Если она найдет Аркашу, они вместе придумают, как снять колдовские чары.
Дальше все легло на плечи Троши. Обнюхав крохотную травинку, зацепившуюся за лапку птички в момент превращения в нее несчастной девочки, он пошел по следу и вышел-таки на злую волшебницу. Троша без проблем победил трех огромных и свирепых псов, которые ее охраняли, и под угрозой укуса за ногу заставил ее расколдовать детей. Мальчика и девочку мы доставили их родителям, а те в благодарность подарили нам попугайчика, который сейчас и болтает в нашей клетке всякий вздор.
Вот такая история. Понятное дело, что за десять минут перед сном ее не расскажешь. Паша засыпал на середине, а следующим вечером требовал продолжения точно с прерванного места. Постепенно у нас сложился, как говорят телевизионщики, формат сериала. Дело в том, что родители привозили к нам внука на выходные. Пятничным и субботним вечерами я рассказывал историю перед сном, а завершал ее, когда отвозил Пашу в подмосковный городок, где они живут. Таким образом, сюжет растягивался на две десятиминутки плюс еще минут сорок в дороге, итого – почти час.
Быстро сформировалось и название сериала. «Один раз мы с Трошей…» – этими словами начиналась каждая серия.
Во всех сериях своего бесконечного сериала я нещадно эксплуатировал три Трошиных достоинства – его фантастический нюх, интеллект и абсолютное бесстрашие.
Честно сказать, насчет нюха я привирал. Он был у Троши самым обыкновенным, или скажем так: я не имел возможности убедиться в его незаурядности, поскольку не перевариваю охоту и слежку в любых их разновидностях и проявлениях.
Что же касается интеллекта, не сомневаюсь, что IQ Трофима был на заоблачной высоте. Команды голосом или жестом мы подавали ему лишь в тех случаях, когда требовалось на глазах восхищенной публики выполнить какой-нибудь особенный трюк. Например, такой: я сгибался пополам, командовал «верхом», а он прыгал мне на спину, после чего мы изображали лошадь и всадника. В обыденной же жизни я просто говорил Троше, что нам надо делать, а чего не надо. Пошли в лес… Я устал, не беги как сумасшедший… Поворачивай направо… Принеси мне книжку с кресла… Пожалуйста, не лезь в грязь… Обратную связь Троша осуществлял выразительными взглядами, виляньем коротенького хвостика, лаем, интонации которого я различал, как музыкант ноты, легким рычаньем или поскуливанием. Он соглашался со мной, порой, доказывая свою правоту, спорил, предлагал свои варианты решения тех или иных проблем. Словом, Троша был нормальным canis sapiens. Но ведь такое скажет о своей собаке почти каждый.
О хладнокровии, мужестве и бесстрашии Трофима, который из всего на свете боялся только уколов и праздничного салюта, я мог бы исписать многие десятки страниц. Но, поскольку речь сейчас не об этом, расскажу лишь один эпизод.
На четырнадцатом году жизни Троша, по возрасту старик, а так еще хоть куда, серьезно захворал. У него на брюхе появилась и стала стремительно расти опухоль. Бросились к практиковавшей на дому замечательной докторше, которая пользовала Трошу с его щенячьей, а своей студенческой поры. Она его осмотрела и вынесла приговор: опухоль не злокачественная, однако сильно проросла и может переродиться, необходима срочная операция. При этом ни о каких гарантиях не может быть и речи: возраст, сердце… Может, не мучить старика, усыпить? Мы с негодованием отвергли идею эвтаназии, она назначила дату операции. Не стану рассказывать, как мы прожили два-три дня до нее. И вот мы привезли Трошу к ветеринарше и передали ей из рук в руки. Она ласково огладила нашего больного, казалось, уже безразличного к своей судьбе старика, а нам с дочкой велела уходить – вы ему ничем не поможете, только сами изведетесь. Мы добрались до дома, молча выпили черный кофе, расплескивая его из дрожащих в руках чашек, и поехали обратно – как на казнь.
Дверь в квартиру не была заперта, мы на ватных ногах миновали прихожую, заглянули в операционную и первым делом увидели лежащего на кушетке огромного окровавленного стаффордшира. Глаза у него были открыты, он негромко постанывал. Наша докторша обрабатывала его свежие раны, полученные на собачьих боях, с которых его только что привезли. За ее работой равнодушно наблюдала пара жлобов – он и она – из тех, кто заводит собак не для детей, не для дружбы с умными преданными существами, а для кровавых утех, что дарят этим жлобам недостающий им адреналин и вдобавок неплохие бабки. Но где наш Троша? Он жив?
Мы оглянулись и увидели Трофима. Он лежал на операционном столе. Лежал совсем не так, как искусанный стаффордшир, не так, как полагается лежать отходящему от наркоза, перенесшему тяжелую операцию больному. Трофим лежал на лапах, подобрав задние и вытянув вперед передние, в позе уверенного в себе, не знающего сомнений и страха бойца – он был собран, насторожен и готов к бою. Жестко глядя на гиганта стаффордшира, он негромко, но грозно рычал. Он бросал ему вызов.
Дочка, вся в слезах, бросилась к Троше, обняла его, но он, не обращая на нее ни малейшего внимания, продолжал рычать.
– Будет жить, – бросила нам докторша, не отрываясь от стаффордшировых ран. – Забирайте вашего бандита, пока он моего пациента не загрыз.
Дочка попыталась взять Трофима на руки, но он сам спрыгнул с операционного стола и не спеша, вразвалочку двинулся к двери, то и дело оглядываясь на противника и показывая ему клыки…
После операции он еще год прожил полноценной собачьей жизнью.
Нынешних детей рано перестают интересовать волшебницы – и добрые, и злые. Уже лет в семь для Паши линия фронта между добром и злом переместилась из сказки в отнюдь не сказочное противостояние бандитов и правоохранительных органов. И я стал автором криминального сериала.
Итак, краткое содержание взятой наугад серии.
Один раз мы с Трошей пошли к метро за мороженым и встретили женщину в слезах. У нее пропала
