боялись задавать вопросы. Александр Сергеевич удивлялся наивности и откровенности рассуждений этих людей, а сам ловил себя на том, что контролирует себя и опасается отвечать правду, ему было стыдно, потом он на себя злился. Вспоминались инструктажи перед поездками за границу, всегда предупреждали о скрытых врагах и возможных провокациях. Кто знает, может, и эти «наивные» русские парижане приехали собирать сведения? Но с ними было интересно говорить, они привезли с собой много книг, газет, рассказывали об эмиграции. Когда узнали его фамилию, радостно кинулись узнавать, не родственник ли он светлейшему князю Михаилу Кирилловичу Голицыну, они его хорошо знают, но Александр Сергеевич сказал, что, насколько ему известно, родственников за границей у него нет и наверняка это однофамилец (он опять ввернул свою поправку о букве «а), на прощание эмигранты записали свои адреса и телефоны, но Голицын сказал, что дома у него телефона нет, дал свой рабочий и адрес телевидения. Именно так его учили, ведь письма из-за границы проверяются, а звонки, тем более, прослушиваются, никаких секретов от власти у него нет, а неприятностей себе и тем более жене он не хотел доставлять. Книжки и газеты, которые эмигранты ему подарили, он решил сохранить. Времена все-таки изменились, запрещенная информация лезла из всех щелей, он вспомнил, как в семидесятые годы ему кто-то дал почитать неизданные стихи Мандельштама, в самиздате. Он их прочел, но от греха подальше, и чтобы жена не обнаружила разорвал на мелкие кусочки и выбросил в мусорный бак во дворе.
Голицын знал, что никогда больше не увидит этих милых русских и, конечно, никогда не приедет в Париж, а потому бумажку с их адресом скатал в комочек и забросил подальше в бездонную неразбериху ящика письменного стола.
В последнее время на телевидении произошли перестановки, сменилось руководство, возникли новые требования к эфиру, а следовательно, и к режиссуре, появилась реклама, что вызывало бурную реакцию старой гвардии, его жена каждый вечер рассказывала, кто, как и за какие деньги «заказывает телевидение и хочет его прихватизировать». Голицын старался во все это не вникать, выполнял свою работу, еще больше курил, мало бывал дома и стремился в командировки по стране. В провинции, на селе все будто замерло, никакой перестройки, никакого ускорения, и это Александра Сергеевича успокаивало. Леность русской души и безразличие к столичной суете возвращало к вечным ценностям, так замечательно описанным у русских классиков. «Пока русский народ пьет, все будет хорошо, ни о какой революции думать не приходится. А то, что сейчас происходит вокруг, это временное явление, пройдет лет пять, и все обратно вернется на круги своя», — успокаивал себя Голицын.
Его утро начиналось с одного и того же: завтрак, новости по радио, газета, потом метро, работа и суета телеколлектива, уже поздно вечером он старался быстро перекусить и скрыться в своей комнатке. Жена его угрюмости терпеть не могла, в глаза ему говорила, что он не общественник и плохой отец, но зато друзьям, заглазно, важным голосом сообщала, что «Александр Сергеевич каждый вечер работает у себя в кабинете».
К своим шестидесяти годам он настолько привык жить по плану, что даже маленький сбой выводил его из равновесия. В этой событийной бессобытийности был особый уют, защищенность от непредвиденных обстоятельств. К жене он притерпелся, и она стала для него не то что ангелом хранителем, а настоящей крепостной стеной: охраняла от нападок начальства, от непрошеных гостей, своей активностью скрашивала быт и серые будни. Одно у нее не вышло — поссорить Голицына с матерью. Ах, как она мечтала после похорон выбросить все ее барахло на помойку. Не получилось.
Все существо Ольги было пронизано одержимой и удушающей любовью к мужу. Хоть она и говорила, что за годы, прожитые вместе, «они срослись душами», это было не так. Она стала безраздельной обладательницей его существа, но не души и не фамилии. Тут она не решилась испортить себе карьеру, осталась с девичьей, хватит одного поручика в семье, даже сын носил ее фамилию. К темным потайным кладовкам души Голицына она так и не подобрала ключей. Ее это раздражало и беспокоило.
Когда собирались редкие гости, Ольга Леонидовна всегда показывала пачки фотографий, на них она юная, пышнотелая, высокая, с длинной светлой косой, аккуратно уложенной венцом вокруг головы, — настоящая русская красавица. Голицын фотографироваться не любил, он на этих глянцевых черно-белых снимках выглядел грустным, а в выходном костюме, — почти как актер в роли дореволюционного аристократа, на других карточках они втроем, вместе с сыном: вот толстый карапуз в коляске, потом в детсадике, пионер… Ольга всем говорила, что если бы не советская власть, то она бы не получила образования и не пробилась бы в люди. Она с гордостью делилась советами, как нужно воспитывать детей, приводила в пример их сына, главное, «никогда ни в чем не нужно сомневаться, сохранять принципы морали, оберегать семью от дурных привычек и разных влияний».
В молодости у нее было много кавалеров, но она выбрала А. С., он за ней даже не ухаживал, это она сумела его к себе прилепить. Расчета у нее никакого не было, ведь Голицын был беден и со странным прошлым. Родители Ольги были ее выбором не довольны, считали, что дочь совершила ошибку и предательство. Сколько раз ее отец прорабатывал, кричал, говорил, что она позорит семью и должна выйти замуж за военного, чтобы продолжить их династию. Отец даже жениха ей хорошего подобрал, красавец, кадровик, а если ему подсобить окончить Военную Академию, то светила хорошая карьера. Но Ольга уперлась и железно стояла на своем!
Прожили они вместе с Голицыным больше двадцати лет. Всем казалось — счастливо. Но никто не догадывался, что у Ольги Леонидовны где-то глубоко в душе жил страх, оттого что она до конца не знала своего мужа. Чуяла она, что есть у него какая-то тайна, охраняет он ее за семью замками. Почему-то подсознательно она связывала эту тайну с его матерью, и когда та умерла, Ольга облегченно вздохнула. Но прошло несколько лет, и беспокойство опять вернулось, особенно с последними событиями в стране.
И еще, единственный раз в жизни Ольга Леонидовна испытала чувство жгучей ненависти. Это была женщина. Дело могло дойти до крайних мер, но помог партком. Голицын вел курс в ГИТИСе, и студенты его боготворили, а одна из них, молодая из провинции девушка, сильно в него влюбилась. Она писала ему письма, он отвечал, эта переписка как бы случайно попала в руки Ольги Леонидовны. Она сразу поняла, что Голицын тоже влюблен. В письмах было много стихов, романтики и заумных мыслей, в общем, весь бред, который вскружил голову уже немолодому мужчине. Самое неприятное, а это стало известно О. Л., что мать Голицына эту влюбленную пару опекает. Встречаются они раз в неделю у нее на квартире. Ольга Леонидовна о том, что ей все известно, вида не подала, ночью скрипела зубами от вынашиваемой мести, в результате сделала все как нужно, друзья помогли — девушку из института исключили, из общежития ей пришлось съехать, и она укатила в свой Омск. Голицын понял не сразу, что произошло, а гораздо позже, когда его мать раскрыла ему глаза на эту историю. Он страдал, но время лечит, сердечная рана зарубцевалась, и его семейная жизнь потекла в прежнем русле.
Александра Сергеевича ценили на телевидении, а потому хорошо платили, у него были творческие планы, некоторые наброски в тетрадке, вот о них он и хотел пойти поговорить с завотделом. Если бы для задуманного было дано «добро», то он смог бы на год уехать на Байкал, с рабочей группой, с которой он не только сработался, но, пожалуй, как-то сросся за эти годы. В командировках они могли подолгу молчать или часами до хрипоты спорить о правильно отобранном кадре. До смысла жизни их споры не доходили, это было ни к чему, все и так ясно. Голицын, почему-то был уверен, что начальство с удовольствием согласится на его предложение. Пока он своими планами ни с кем не делился, тем более с женой, чтобы ее не расстраивать, хотя он заранее знал, что она все равно первая узнает о его заявке от начальства и неприятных разговоров дома не избежать.
Сегодня он ехал на работу в приподнятом настроении, на три часа его вызвал начальник, сказал, что хочет поговорить с ним о проекте. Неужели получится? Утренний вагон метро набит до отказа, люди — те, кто сидит, — все спят, те, кто стоит, — в дреме. Грохот колес и усталость от вечного недосыпа ввергал народ в летаргический сон. Голицын этому не поддавался, сам с собой боролся, читал книжки и газеты. «Надо бы набросать некоторые мысли, перед тем как говорить с завотделом», — подумал он. Но ему не повезло, в вагоне от единственного свободного места на скамейке его грубо отпихнули, всю дорогу Голицын простоял, поэтому не мог достать из портфеля тетрадку. Ему очень хотелось получить длительную командировку на Байкал, кое с кем он даже заранее списался, его ждали, обещали показать заповедные места, познакомить с интересными людьми. За последнее время он настолько устал от событий, от нервного состояния жены, собственных бессонных ночей, что решения начальства ждал, как манны небесной. Эта поездка спасла бы его от непрошеных мыслей, в которых он не мог разобраться, а посоветоваться было не с
