Плавать по морю необходимо

И почту ждали чуть не год…
Терпели множество невзгод,
Болели родины тоской…
Живым примером Невельской
Служил еще, и русский флаг
Взвивался выше что ни шаг.
И помнят наши старики,
Как лихо службу моряки
Несли тогда в шторма, туман,
Идя на парусах в Аян,
В Аляску и опять в Кронштадт…
Там морякам был черт не брат!
Стал пост — деревней, а потом
И захолустным городком.

В 1880 году Владивосток получил статус города. В нем тогда было около тридцати тысяч жителей. Строились дома, открывались разного рода «заведения», уже «фазаны реже с гор летали к жителям во двор…» В культурном облике «городка» поэт отмечает сочетания, вызывающие улыбку:

Картины местной старины
Бывали юмором полны:
Жизнь захолустных уголков
Всегда рождает чудаков…
Царили карты и кутеж
(А разве и теперь не то ж?)

В стихи врывается история о «ланцепупах», о которых писал Д.И. Шредер в своей книге «Наш Дальний Восток»[216]. Приводя рассказ о том, как «ланцепупы» развлекались стрельбой друг в друга, Шредер отмечал: «…вышеприведенный рассказ я всецело оставляю на совести моего собеседника». Если это и вымысел, то не лишенный правдоподобия. О «ланцепупах» писал и В. Панов, редактор газеты «Дальний Восток»[217]. Упоминаются они и в одном из рассказов Евгения Замятина «На куличках» (1913). Но вряд ли эти таинственные «ланцепупы» стреляли друг в друга так безоглядно, повседневно. Коснулся этой истории и Гомзяков:

Герой тогдашний «ланцепуп»
Был от природы и не глуп,
Да скандалист, и выпивал,
Но уж — fi donc — не воровал…

Скупо сказано и неодносложно. «Ланцепупы», скандалисты — и в то же время какая-то порядочность. Пояснение было такое: «ланцепупами» назывался кружок кутил, допивавшихся до всяких безобразий. Безобразничают, но не воруют.

Бытописателем тех лет
(Его давно, давно уж нет)
Был Перелешин, и молва
Еще хранит его слова:
«С тобою Ницца не сравнится,
Прелестный мой Владивосток!
Здесь можно и в суйфун влюбиться,
Имея теплый уголок».

Суйфун — северный ветер, со стороны Суйфуна — Раздольной. Но пойдем за автором. Итак, о Перелешине:

Писал он просто, без затей
Про окружающих людей,
Забавы зимние в снегу
Жеманства престарелых дам,
Винт по субботам и средам
И, вспоминая свой Кронштадт,
Вдали начальства
                      жить бы рад…

Строки о плаваниях в Японию, где зиму «проводил наш флот», тоже небезынтересны. Да, были такие плавания в свое время, пока дружба не была порушена русско-японской войной (1904–1905).

И так все шли да шли года…
Плодами мирного труда
Наш край не очень был богат.
Его анналы не блестят
Рядами славными имен
Для всех народов и времен,
И вспоминаются с тоской
Лишь Муравьев да Невельской.
Их память вечно сохранит
Не только вековой гранит,
Но и потомства приговор.
Заслуги их и до сих пор
Не все еще оценены…

Тема исторической памяти… Она присутствует и в «набросках». Но автор не выставляет себя знатоком истории и говорит о том, что ближе всего ему:

Я не историк. Не полны
И не сочны мои стихи,
В них только прошлого штрихи.