— Что ты намереваешься с этим делать, Асгот? — спросил я.
Годи поднес толстый кусок коры к самому лицу, обнюхал его, затем потер пальцем.
— Асгот?.. — повторил я, чувствуя себя неуютно в такой близости от жреца, но жаждая узнать, что он делает.
Тот не отрывал взгляда от полосы коры и сказал:
— Это дерево прожило тысячи лет, мальчик. Быть может, оно росло здесь с основания мира и еще не умерло. По крайней мере, не полностью. Ему требуется много человеческих жизней, чтобы вырасти. Такой же большой срок нужен, чтобы оно умерло. — Он поднял кусок коры на ладони так, словно это был ценный слиток серебра. — Дерево повидало многое. У него есть свои тайны, Ворон. — Жрец с явной насмешкой сделал ударение на моем имени. — Оно шепотом поделится ими с теми, кто готов слушать.
Асгот отвернулся, поэтому я схватил его за плечо, и он вздрогнул от моего прикосновения.
— Ты мне покажешь, как это делается? — зачарованно спросил я.
Я был наслышан о мудрости древних рун, но кому из нас приходилось видеть такое? Серые глаза Асгота подозрительно прищурились. Он поморщился так, словно от меня воняло. Затем годи посмотрел на Сигурда. В этот момент тот громко хохотал, потому что пламя опалило бороду Флоки Черному.
— Наш ярл любит тебя, Ворон, — пробормотал Асгот. — У него есть свои изъяны, в том числе самоуверенность и безрассудство, но он прозорлив. Я не буду этого отрицать. Сигурд почитает богов. — Годи нахмурился и добавил: — Почти всегда. — Его серые глаза сверкнули, а рот, обрамленный седой бородой, скривился в усмешке. — Да, покажу. Скоро.
Мы день за днем шли на север, углубляясь в Уэссекс и редко встречая живую душу. В груди у норвежцев набухало чувство беспокойства, и я постепенно понял, в чем дело. Северные воины уходили все глубже в чуждую страну. Ее жители поклонялись Христу и ненавидели скандинавов, которые больше не чувствовали запах моря.
— Плохо уходить так далеко от своих кораблей, — сказал Страшилище Эйнар.
Этот воин отличался расплющенным носом и рассеченной губой. Каждый раз, когда он на меня смотрел, я чувствовал, что Эйнар мысленно видел мою смерть под его широким мечом.
— Мы идем все дальше, — простонал Глум и поднял взгляд на зеленый полог, почти полностью скрывающий голубое небо. — Ничего хорошего из этого не выйдет, Эйнар. Лишь глупец искушает терпение норн. Клянусь, я слышу, как их пальцы сплетают для нас кровавый узор.
Я знал, что по крайней мере двое-трое норвежцев из команды «Лосиного фьорда» согласны со своим кормчим.
Эйнар Страшилище громко рыгнул, через плечо ткнул в мою сторону большим пальцем и пробормотал:
— Ворон и старый немой глупец принесли нам несчастье.
— Эйнар, чего ты так боишься? — с вызовом спросил Бьярни. — Оглянись вокруг, приятель. Это хорошая страна, причем большая. Настанет день, и мы пошлем сюда наших сыновей, так, Бьорн? — Он хлопнул брата по плечу. — Они вспашут землю и разжиреют на свинине и меде.
— Да, брат! Они отнимут пастбища у англичан и заживут как короли, — ответил Бьорн и сбил шляпку с высокого белого гриба. — А все потому, что мы забрали английское серебро и пропитали землю кровью здешних жителей.
— Вы слишком глупы и не видите, что ваше везение иссякло, — угрюмо возразил Эйнар, переворачивая воображаемый кубок. — Люди будут сражаться за такую землю всегда, даже после того как ее у них отнимут. Сами англичане тоже, конечно, когда-то завоевали ее. Крестьянин недолго владеет плодородной землей, если не умеет обращаться с мечом так же хорошо, как и с плугом. Помни это, Бьорн. Мечи твоих детей никогда не заржавеют.
— Эйнар, ты уродливая скулящая старуха, — сказал Бьярни.
Тот поморщился, и его рассеченная губа побелела под плоским носом.
— Говори что хочешь, но ты станешь следующим, будешь лежать такой же окоченевший и обескровленный, как наши товарищи, к примеру молодой Эрик. Твоя задница будет утыкана английскими стрелами. — Эйнар быстро оглянулся на Улафа, убедился в том, что тот ничего не слышит, и успокоился. — Клянусь яйцами Тора, Бьярни, этот вот английский щенок всадил в тебя стрелу, а ты оставил его жить!
Я неловко пожал плечами, а Бьярни поднял брови, словно сам удивлялся тому, что пощадил меня.
— Что же касается этого старого ублюдка с пересохшей глоткой, то он тащится за нами, словно бродячая собака, выпрашивая объедки, — продолжал Эйнар, указывая на Эльхстана.
— В этом мальчишке больше норвежского, чем в тебе, — сказал ему Бьярни и хитро подмигнул мне.
Лицо Страшилища вспыхнуло яростью.
— Пусть Эйнар урод и сукин сын, но он прав, — добавил Глум. — Нам следовало бы заниматься тем, что у нас хорошо получается, и оставить милосердие последователям Белого Христа. Вы знаете, что их учат любить своих врагов? — Он стиснул рукоятку меча так, словно сам испугался собственных слов. — Милосердие — это то же самое, что и слабость. Один, Отец всех, презирает ее.
— Да, как и трусов, а еще тех, кто не чтит своего ярла, — проворчал Свейн Рыжий.
Намек был очевиден. Эйнар с Глумом благоразумно умолкли, ибо Свейн скорее сразился бы голыми руками с десятком врагов, чем нарушил бы клятву верности. Он, как и все воины нашего братства, принес ее Сигурду.
После того как мы устроились на ночлег, я достал нож, который Эльхстан нашел у меня на шее, и покрутил его в руках. Я часто делал так в надежде на то, что прикосновение к нему высечет у меня в сознании какую-то искру, разжигающую воспоминания. Но две извивающиеся змеи, вырезанные в белой кости ручки, молчали, охраняли свою тайну так же надежно, как дракон, сторожащий сокровища.
— Людям не полагается думать так много, Ворон, — сказал Бьорн, приглашая меня подняться на ноги.
В руках он держал два учебных меча, вырезанных из ясеня. Не успел я встать, как норвежец бросил мне один из них и широко улыбнулся.
— Давай лучше проведем время с пользой, — предложил он.
Так продолжились мои занятия. Бьярни и Бьорн стали учить меня убивать мечом и копьем. В следующий вечер они показали мне, как пользоваться круглым щитом, затем объяснили, что он нужен не только для защиты, но может служить и наступательным оружием, с помощью которого воин способен превратить лицо врага в кровавое месиво. Братья занимались со мной усердно, заставляли повторять каждое движение, постоянно показывали новые приемы, вынуждавшие меня работать на пределе сил.
Со временем я обнаружил, что чем больше синяков и порезов мне достается, тем лучше у меня получается избегать их в следующий раз. Приемы, сперва неуклюжие, после долгих занятий выполнялись уже на подсознательном уровне. Движения перетекали одно в другое, ноги работали в гармонии с туловищем, перемещаясь по прошлогодним листьям и молодой траве. Я искал бреши в защите братьев, отчаянно стремился нанести ответные удары и расплатиться за свою боль.
Сначала мы упражнялись своими мечами, обмотанными тряпками, но даже так оставался риск сломать кости и сами лезвия. Поэтому Бьярни попросил Эльхстана вырезать учебное оружие из ясеня. Оно получилось слишком легким, и я одолжил у Свейна Рыжего тяжелые серебряные браслеты, чтобы усилить выпады мечом и блоки щитом. Должен признаться, во время занятий я давал волю воображению. В мечтах эти браслеты становились моими собственными.
Постепенно, когда я освоил основные приемы, у остальных норвежцев тоже проснулся интерес к занятиям. Мне каждый вечер приходилось сражаться со всеми желающими, которые меня нещадно били.
В те дни я еще не одержал ни одной победы.
Глава восьмая
