воздухе бешено жужжали первые летние насекомые, мелькавшие так быстро, что глаз не успевал их разглядеть. Солнце уже начинало намекать на тот зной, которым ему предстояло вскоре окутать эту землю, освободившуюся от оков зимы. Я взмок, словно вол в упряжи.
Отец Эгфрит держался рядом с Маугером и будто стал чуточку выше. Обнаженные руки верзилы были покрыты черной татуировкой, изображающей оскаленные лица, и серебряными браслетами, которые весело подмигивали в лучах солнца. Монах даже начал было распевать псалом на удивление сильным голосом. Флоки Черный достал длинный нож и жестом пригрозил отрезать ему язык и съесть его. Отец Эгфрит схватился за Маугера, ища у него защиты, но великан англичанин стряхнул с себя его руку и предупредил, что сам лишит его языка, если тот не замолчит.
— Святой отец, ты поешь, как сучка, которую пнули ногой, — сказал Маугер.
Эгфрит глубоко обиделся на это оскорбление и погрузился в угрюмое молчание. Все мы были очень признательны ему за это.
Норвежцам было нелегко оставить позади бескрайнюю манящую свободу океана и все то, что она обещала. Для этих северных воинов море было дорогой, ведущей туда, куда они пожелают. Оно не имело уз и границ, казалось им бесконечным, но вот теперь осталось позади, сохранялось только в воспоминаниях.
Мы уходили все дальше от берега и вскоре оказались среди первых деревьев, на опушке леса. Я вдруг ощутил, как меня захлестывало странное чувство умиротворения. Чем глубже в лес мы заходили, тем сильнее оно становилось. Дубы и вязы, буки, грабы, боярышник и ясень не пропускали солнечный свет к сырой земле, покрытой мхом. Корявые ветви древних деревьев встречались над нашими головами. Они словно обменивались новостями об окружающем мире. Зрительные образы, запахи и пронзительные голоса зябликов вернули меня в то время, когда я целые дни напролет проводил в полном одиночестве вот в таком же лесу, заготавливая древесину для старика Эльхстана до тех пор, пока моя спина не наполнялась теплой болью, а ладони не покрывались сплошными мозолями. Я шел, копался в тех немногих воспоминаниях, которые оставались в моем сознании, и напоминал сам себе корень, жаждущий влаги. Пусть я находил в них странное утешение, но воспоминания о том безмятежном одиночестве причиняли мне боль. Прошлое умерло, когда я узнал восторг моря, шум битвы и счастье братства воинов.
— Ворон, здесь обитают духи, — сказал Бьярни, поднимая взгляд к зеленому пологу. — Ты их чувствуешь?
Мы вышли на поляну. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву, расцветили всех нас золотистыми пятнами.
— Да, Бьярни, — подтвердил я. — Мы все их чувствуем.
— Эти духи наблюдают за нами, братишка, но стараются не показываться, — сказал Бьорн, поглаживая темно-зеленый мох, довольно высоко взобравшийся по стволу старого мертвого дерева. — В лесу им безопасно. Здесь они могут не бояться христиан, прогнавших их в какое-то мрачное, зловещее, вонючее место. — Он указал на отца Эгфрита, идущего впереди. — Пусть тебя не вводит в заблуждение его тщедушное тело. — Бьорн поморщился. — Такие мозгляки, как он, способны убивать духов.
— В кои-то веки юноша изрек мудрость, — вставил Асгот.
Эти сухие и колючие слова были первыми, произнесенными им за последние несколько часов.
— Эта земля больна смертельным недугом. Последователи Христа отвернулись от старых порядков, и духи ненавидят их за это. — Жрец рассек рукой воздух и предостерег: — Нам нужно быть осторожными. Здешние тени не должны ошибиться и принять нас за христиан.
— Как же нам объяснить им, кто мы такие, старик? — спросил Бьорн. — Может быть, стоит затянуть нашу старую песнь?
— Этого недостаточно, Бьорн, — пробормотал Асгот.
— Нужно принести жертву, — промолвил Флоки Черный, и его верхняя губа скривилась в гневе. — Нам следует послать к богам монаха.
Я оглянулся на старика Асгота, который сиял, словно ребенок.
— Нет нужды тупить мечи, Флоки, — сказал я, надеясь, что глаза не выдадут того страха, который перевернул у меня все внутри при воспоминании о жуткой гибели Гриффина. — Духи не слепые. Они очень древние и мудрые.
— Что ты знаешь о тенях, мальчишка? — спросил Асгот.
Этот человек люто ненавидел меня.
— Я знаю, что Флоки скорее примут за мартовского ягненка, чем за христианина, — сказал я.
Черный воин усмехнулся, остальные согласно закивали. Мне хотелось надеяться, что все их мысли о кровавом жертвоприношении рассеял ветерок, наполненный запахом мха.
В глубине леса мы натыкались на звериные следы. Раскисшую скользкую землю основательно истоптали барсуки, лисы, ласки и зайцы, хотя нам ни разу не удалось увидеть самих животных. Я надеялся, что кто-нибудь из норвежцев подстрелит из лука оленя, но это выглядело глупо. Нас было сорок семь человек. Продираясь через дремучее спокойствие, мы, наверное, грохотали раскатами грома. Единственными живыми созданиями, которые нам встречались, были птицы и насекомые, хотя всегда существовала вероятность того, что из кустов выскочит вепрь и раздробит кому-нибудь кости ног. Этот зверь иной раз чрезмерно увлекается своей трапезой. Мне были известны случаи, когда вепрь, застигнутый врасплох одним охотником, бросался бежать куда глаза глядят и напарывался на копье другого.
Мы все еще находились в сердце леса, когда в воздухе похолодало. Сгущающиеся сумерки сделали дальнейшее продвижение опасным. Старик Эльхстан устал, тяжело дышал, его лицо стало пепельно-серым. Я увидел, как он потирал бедро, частенько болевшее и прежде, нашел прямую ясеневую ветку и подал ему, чтобы он на нее опирался.
Сигурд не хотел, чтобы кто-нибудь из его людей подвернул ногу, споткнувшись о корень, торчащий из земли, или поранил голову о низко свисающую ветку. Поэтому он объявил, что мы переночуем на берегах быстрого ручейка, покрытых мхом. Для кусающей мошкары, которая летом собирается в здешних болотистых лесах бурыми тучами, было еще слишком рано, поэтому место для отдыха ярл выбрал как нельзя лучше.
Не мы одни так думали. Судя по всему, дикие животные приходили к ручью на водопой. Олени обглодали кору с окрестных деревьев, которые теперь белели в темноте голыми гладкими стволами. Огромный упавший ясень лежал на земле спящим гигантом. Вокруг него уже поднимались молодые деревца, тянущиеся к свету, который открылся благодаря гибели старого монстра. Здоровенные корни ясеня, вырванные из земли, поднимались над нами футов на двадцать, напоминая растрепанные волосы великана. Ствол должен был предоставить нам укрытие. Большому валуну, лежащему в десяти шагах от меня, предстояло стать естественным очагом, отражать на нас тепло костра, пока мы будем спать.
Когда огонь уже сердито трещал и шипел, Асгот начал срезать с упавшего ясеня полосу коры шириной в руку. Я наблюдал за годи. Эльхстан увидел, что именно привлекло мое внимание, и хлопнул меня по лицу, выводя из оцепенения.
— Да мне просто любопытно, старик, — ответил я, потирая щеку.
Но мастер изобразил крестное знамение, указал на скандинавский меч, лежащий рядом со мной, и покачал головой, растрепав на ветру остатки седых волос.
— Мужчина должен уметь обращаться с мечом, — сказал я. — Только так он может защитить тех, кого любит.
Я вспомнил пухленькую розовощекую Алвунну из Эбботсенда и задумался, любил ли ее. Наверное, нет. Затем я снова посмотрел на Асгота, но Эльхстан дернул меня за плечо, указал на мое лицо, поднял взгляд на зеленый свод над головой и сделал вид, будто плюет. Я понял его. Старик хотел сказать, что, перенимая обычаи норвежцев, я плевал в лицо Христу.
— Не хочу всю жизнь вырезать чаши и миски, старик! — раздраженно произнес я и тотчас же пожалел об этих словах, хотя они были правдой.
Эльхстан указал на мои руки и презрительно фыркнул, словно показывая, что у меня все равно нет способностей к столярному ремеслу. Затем он повернулся ко мне спиной и улегся на землю. Мы молчали до тех пор, пока тишина не стала слишком гнетущей. Тогда я оставил тепло костра и отправился взглянуть, чем занимается жрец.
