— А зачем мужчине надевать женские юбки? Мы ведь норвежцы, Дядя! Неужели нам придется выступить в поход вместе вот с этим?
— Парень, да пусть он хоть носит на голове шелковый платок и нацепляет на грудь пару сисек, лишь бы это сделало нас богатыми! — усмехнулся Улаф, похлопав Флоки по плечу. — Ты когда-нибудь видел книгу Христа?
Тот покачал головой, все еще не в силах прийти в себя.
— Так-то вот! А он видел, — продолжал кормчий, указывая на Эгфрита. — Именно потому Эльдред и посылает с нами этого коротышку.
— Дядя, а почему бы нам не вернуться обратно, когда стемнеет? — Бьорн ударил по земле древком копья. — Мы без труда разобрались бы с этими ублюдками и вышли бы в море.
Улаф покачал головой и буркнул:
— Хорошо, что не ты наш ярл.
Бьорн пожал плечами и посмотрел на Флоки Черного.
Тот скорчил гримасу и объяснил подавленным голосом:
— На кораблях еще долго будут дежурить люди с проклятыми факелами. Они дождутся, пока мы уйдем далеко. А я скорее решусь драться со всеми англичанами отсюда и до Северного моря, чем увижу, как «Змей» и «Лосиный фьорд» превратятся в пепел.
— Он прав, парень, — тихо подтвердил Улаф.
Бьорн кивнул, смиряясь с неизбежным.
Кормчий развернулся и продолжал выкрикивать приказания. Он и Глум должны были надежно поставить на якорь дракары и наглухо закупорить небольшие трюмы. Улаф управился с этим и принялся распределять запасы воды и продовольствия, необходимые для долгого путешествия. Их нам предстояло нести с собой. Этот властный и вездесущий человек хотел лично убедиться в том, что никто не забыл захватить точильные камни и военное снаряжение, что все скандинавы похожи скорее на богов войны, чем на смертных, кольчуги отполированы до блеска, а зловещие мечи остро наточены.
— Он глубоко похоронил свое горе, — заметил Свейн Рыжий и кивнул в сторону Улафа.
Кормчий разносил в пух и прах Кона за то, что тот не вычесал из бороды запекшуюся кровь. Свейн взвалил мешок с копченым мясом на спину крепкой маленькой лошадки, одной из трех, предоставленных нам англичанами.
— Улаф прячет свою беду так, как тис зарывает корни глубоко в землю, — договорил Рыжий.
— Можно подумать, что это Флоки потерял сына, — сказал я, вешая лошадке на шею две связки вяленой трески, в каждой по дюжине рыбин, нанизанных на веревку за жабры.
Черноволосый норвежец все еще бормотал что-то себе под нос, начищая бринью и большой круглый щит.
— У него такой же жалкий вид, как у монаха, постящегося во время пиршества.
Рана на голени наполняла мою ногу горячей болью. Я вспомнил, что скоро нужно будет сменить повязку.
Свейн рассмеялся, потер поясницу и воскликнул:
— Скорее эта вяленая рыба прыгнет обратно в море и доплывет до Хардангер-фьорда, чем мы увидим улыбку на лице у Флоки! Клянусь яйцами Тора, у меня страшно затекла спина! Думаю, пешая прогулка пойдет нам на пользу.
— Забудь о прогулке, Свейн, — сказал Бьярни и хлопнул ладонью по рукоятке меча, висящего на поясе. — Когда весь Уэссекс поймет, что мы норвежцы, нам придется поплясать. Как думаешь, далеко ли мы успеем уйти? Ты полагаешь, нам удастся хотя бы понюхать Мерсию?
Я подумал, что Бьярни прав. Мы ни за что не сойдем за жителей Уэссекса или Мерсии. Мы могли уповать лишь на то, что ни один английский фирд[6] не окажется достаточно сильным для того, чтобы сразиться с нами. Я сообразил, что Улаф тоже это понимал. Вот почему он хотел придать нам как можно более грозный вид. Наша надежда заключалась в том, что тот, кто нас увидит, оцепенеет от страха или обратится в бегство.
Мы забрали с кораблей все оружие, поэтому каждый норвежец нес короткий топор или длинную секиру, которые обычно привязывались к спине, копье, солидный нож и меч. Некоторые воины были вооружены еще и луками. У всех имелись стальные шлемы, кожаные куртки под железными кольчугами, большие круглые щиты и крепкие сапоги.
На красном фоне щита Бьярни извивался зеленый дракон с оскаленной пастью. Это свирепое чудовище было не единственным. Наши щиты украшали и другие подобные страшилища.
Сигурд сказал, что в бою я проявил себя неплохо, и даже признательно похлопал меня по спине. Он вспомнил, как я протрубил в боевой рог, убеждая Эльдреда в том, что это пришел со своими людьми Глум, готовый сеять смерть среди англичан. Ярл сказал, что в качестве награды я могу оставить себе оружие Ньяла, а также заявил, что я показал себя достойным того меча, который он вручил мне на берегу. Ни один воин не оспорил этот дар. Я с восхищением ощупал рукоятку меча, обтянутую кожей, и гладкий железный шар на ее конце, с трудом веря, что отныне мне принадлежит такое сокровище.
— Этот меч не такой красивый, как некоторые другие, но главное — качество лезвия и рука, которая его держит, — сказал Сигурд, увидел мою гордость по поводу оружия и удовлетворенно кивнул. — Меч подобен женщине, Ворон. Если ты о нем заботишься, то он будет отвечать тебе тем же. Со временем ты даже перестанешь обращать внимание на его внешний вид, однако ценность клинка останется прежней.
— Благодарю вас, господин, — торжественно промолвил я, и Сигурд кивнул.
Затем он обратился к своим людям, подбодрил их, похвалил за храбрость. Я смотрел на волчью стаю Сигурда, и у меня по спине бежала дрожь. Пусть мы расстались со своими кораблями, оказались на вражеской земле, но от нашего устрашающего вида стынет кровь. Нас больше сорока. Воины вооружены до зубов, одеты в кольчуги. Мы подобны смерти, ищущей, кого бы сожрать.
К нам семенящей походкой приблизился монах Эгфрит, потирая лысину и морщась.
— В ходе нашего предприятия предоставьте мне вести все разговоры, — сказал он, то и дело украдкой посматривая на мой кровавый глаз. — Ибо в данном деле мое вдохновение исходит от власти, которая выше королевской.
Свейн Рыжий громко рыгнул и весело посмотрел на монаха. Тот ткнул в великана пальцем, и я решил, что отец Эгфрит храбрее, чем выглядит, или же безмозглый дурак.
— Если в ваших перекошенных сердцах осталась хоть капля чести, то вы сдержите клятву, данную олдермену Эльдреду, — предостерег он. — Не должны пострадать ни один мужчина, женщина или ребенок Уэссекса.
Свейн изобразил ужас, насмешливо перекрестился и ушел, сотрясаясь от хохота.
— Святой отец, ты видишь этого человека? — спросил я, указывая на Асгота, сидевшего в стороне и бросавшего камни, на которых были начертаны руны. — Я видел, как он вырвал легкие у англичанина, раненного в бою. Тот был еще жив, когда жрец разложил их у него на спине.
По-моему, отец Эгфрит мне не поверил.
— Какое чудовище способно на подобные злодеяния? — спросил он, шмыгнув носом. — Зачем это нужно?
— Норвежцы поступили так, проявив уважение к мужеству воина и желая почтить Одина, — пожал я плечами и улыбнулся.
Отец Эгфрит осенил удаляющегося Асгота крестным знамением.
— На твоем месте, святой отец, я больше беспокоился бы о том, сдержит ли Эльдред свое слово и вернет ли Сигурду корабли, когда мы возвратимся, — продолжал я. — В противном случае весь Уэссекс узнает, что такое ужас.
Отец Эгфрит задумался, поморгал раскосыми глазами, потом сказал:
— Никаких грабежей и, сохрани небо, никакого насилия.
— Никто и не посмеет, святой отец. Особенно если ты будешь рядом.
Эгфрит понял, что я издевался над ним, и нахмурился. Ульф, проходивший мимо, вдруг гавкнул монаху прямо в ухо, и тот подскочил от неожиданности, словно рыбина, попавшая на крючок. Скандинав рассмеялся, а монах побагровел от злости.
