ошиблись и у треножника нет никакого волшебного способа выслеживать нас. Может, он руководствовался чувствами – слухом, зрением, которые просто тоньше, чем у нас. Но если это так, то долгий путь в тумане должен был сбить его со следа. Этот оптимизм был не очень разумен, но я почувствовал себя лучше. Последние клочья тумана рассеялись, и мы шли по широкой долине, освещенной солнцем. Пели птицы. Мы были совершенно одни.
Но тут послышался треск на склоне долины. Я оглянулся и увидел его, далекого, но отвратительно реального.
В полдень мы набрели на заросли хрена. Мы нарвали его и съели. Во рту жгло, было горько, но все же это была пища. Мы оставили долину и начали подъем по длинному, но сравнительно пологому склону, и треножник снова исчез из виду. Но не из сознания. Чувство безнадежности, ощущение западни, которая в нужный момент захлопнется, становилось все сильнее. Даже солнце, которое согревало нас с ясного неба, не веселило меня. Когда оно начало склоняться к западу и Бинпол предложил остановиться, я упал на траву, опустошенный и измученный. Остальные двое, немного передохнув, отправились на поиски пищи, но я не мог пошевелиться. Я лежал на спине, закрыв глава и закинув руки за голову. По-прежнему я не шевельнулся, когда они вернулись, обсуждая, можно ли есть змей – Генри видел одну, но не сумел убить. Я лежал с закрытыми глазами, когда Генри совсем другим голосом спросил:
– Что это?
Я был уверен, что это не имеет значения. Бинпол что-то ответил, но так негромко, что я не разобрал. Они пошептались. Я не открывал глаза. Они еще пошептались. Наконец Бинпол произнес:
– Уилл.
– Да?
– У тебя рубашка порвана под мышкой.
– Знаю. Порвал, когда пробирался сквозь кусты у реки.
– Посмотри на меня, Уилл. – Я открыл глаза и увидел, что он стоит надо мной. На лице у него было странное выражение. Что у тебя под мышкой?
Я сел.
– Под мышкой? О чем ты говоришь?
– Так ты не знаешь? – Я сунул правую руку под мышку. – Нет, с другой стороны.
На этот раз я использовал левую руку и коснулся чего-то, что не было плотью. И было оно гладкое и твердое, как маленькая металлическая пуговица. На поверхности ее пальцы мои нащупали нечто вроде тонкой сетки. Казалось, оно вросло в мое тело, никакого перехода не было. Я поднял голову и увидел, что они смотрят на меня.
– Что это?
– Это металл шапки, – ответил Бинпол. – И оно вросло в тело, как шапка.
– Треножник… – начал я. – Вы думаете, когда он поймал меня у замка…
Мне не нужно было кончать предложение… Их лица показали, что они думают. Я отчаянно сказал:
– Вы думаете, я веду его? Я под контролем?
– Он идет за нами уже несколько дней, с тех пор как ты догнал, – ответил Генри. – Что еще мы можем подумать.
Я смотрел на него. Загадочная способность треножника находить нас и загадка маленькой металлической пуговицы, вживленной в мое тело, – их нельзя было разделить, они связаны. Но мозг оставался моим, я не был предателем. Я был уверен в этом, как в своем существовании. Но как мне доказать это? Я не видел выхода.
Генри повернулся к Бинполу.
– Что мы будем с ним делать?
– Нужно подумать, прежде чем решать.
– У нас нет времени. Мы знаем, что он с ними. Он посылал им сигналы. Он, наверное, уже сообщил, что его поймали. Треножник может быть на пути сюда.
– Уилл рассказал нам о треножнике, – ответил Бинпол. – Что он поймал его и выпустил, что он был без сознания и ничего не помнит. Если бы его мозг служил треножникам, зачем бы он стал нам рассказывать об этом? И разве он не стал бы осторожнее, порвав рубаху? Пуговица очень мала, не как шапка, и далеко от мозга.
– Но ведь треножник по нему следит за нами.
– Да, это так. Компас – он показывает на север. Наверное, там много железа. Но если поднести ближе железный предмет, компас укажет на него. Мы же видим, почему он это делает. Треножник поймал Уилла, когда тот уходил из замка. Все остальные спали. Уилл был без шапки, но треножник не надел на него шапку. Может, ему стало интересно, куда идет Уилл и что собирается делать. И он снабдил его этой штукой, за которой можно идти, как по стрелке компаса.
Разумно. Я был уверен, что так и есть… Теперь при каждом движении я ощущал под рукой эту пуговицу. Было не больно, просто я знал, что она там. Почему я не чувствовал ее раньше? Та же мысль пришла в голову и Генри.
– Но он должен был знать о ней. Почувствовать.
– А может, и нет. В вашей стране бывают люди… которые развлекают – с животными, прыгают в воздухе, силачи и все такое прочее?
– Цирк, – ответил Генри. – Я однажды видел.
– К нам в город приезжал цирк, и там человек делал странные вещи. Он приказывал спать, и люди подчинялись его приказам. Они совершали даже такие поступки, из-за которых казались глупыми. Иногда приказ действовал спустя какое-то время. Моряк со сломанным бедром целую неделю ходил без костыля, после чего боль и хромота вернулись.
– Сейчас я чувствую ее, – сказал я.
– Мы тебе ее показали, – ответил Бинпол.
– Наверно, это и уничтожило приказ.
Генри сказал нетерпеливо:
– Это не меняет фактов. Треножник из-за этой штуки может следовать за нами и поймать, когда ему вздумается.
Я видел, что он прав, и сказал:
– Остается только одно.
– Что?
– Если мы разделимся и я пойду другим путем, вы будете в безопасности.
– Другим путем к Белым горам? Но ты все же приведешь его туда. Вероятно, это ему и нужно.
Я покачал головой.
– Я туда не пойду. Вернусь назад.
– И будешь пойман. И на тебя наденут… наденут шапку?
Я вспомнил, как меня сорвали со спины Аристида, как отделялась земля внизу. Надеюсь, я не побледнел от страха, который испытал.
– Сначала нужно меня поймать.
– Поймает, – сказал Бинпол. – У тебя никаких шансов уйти.
– Я могу по крайней мере увести его в сторону.
Наступило молчание. Как я сказал, это единственный выход, и они должны будут согласиться. И говорить им ничего не нужно. Я встал и отвернулся.
– Уилл, – сказал Бинпол.
– Что тебе?
– Я сказал, что мы должны подумать. Я думал. Эта штука у тебя под мышкой, она маленькая, и хотя посажена прочно, не думаю, что она уходит глубоко.
Он помолчал. Генри спросил:
– Ну и что?
Бинпол посмотрел на него, потом на меня.
– Поблизости нет крупных сосудов. Но будет больно, если мы вырежем.
Сначала я не понял, к чему он ведет, а когда понял, от радости у меня закружилась голова.
