Впереди виднелся свет, который становился все ярче и вскоре превратился в луч. Мы смотрели в молчании и отчаянии. Другой свет, приближающийся по вершине хребта, и как раз там, куда я предлагал подняться. А в отдалении виднелись и другие лучи, на противоположном склоне. Не только один треножник безжалостно шел за нами сзади. Они все были вокруг нас.
– Разделимся? – предложил Генри. – Тогда у нас будет немного больше шансов.
– Нет, – ответил я. – Шансы те же. Просто их вообще нет.
– Нужно идти. На месте они нас тем вернее поймают, – сказал Генри.
– Подождите, – проговорил Бинпол.
– Чего ждать? Еще несколько минут, и будет поздно.
– Вот эта скала.
Из-за рассеянного света от лучей треножников видимость стала лучше. Мы видели друг друга и немного окружение. Бинпол указал вниз по ручью. В двадцати ярдах от нас виднелась скала выше головы.
– Она может дать нам укрытие, – сказал Бинпол.
Я сомневался в этом. Мы могли бы прижаться к скале, но лучи все равно отыщут нас. Но ничего лучшего предложить я не мог. Бинпол с плеском пошел по ручью, мы за ним. Ручей протекал рядом со скалой. И скала достигала тридцати футов в длину. Ее верхняя часть оказалась гладкой, слегка изогнутой и совсем не давала укрытия. Зато нижняя часть…
Когда-то ручей был больше, стремительнее и подрыл скалу у основания. Мы наклонились, ощупывая углубление руками. В самом высоком месте оно достигало двух футов и проходило под всей скалой. С севера появилось еще два луча. Времени больше не оставалось. Мы втиснулись в щель головой и ногами: Бинпол, затем Генри и в конце я. Правая моя рука была прижата к скале, но левый бок казался ужасно открытым. Я старался прижаться плотнее, даже причиняя боль руке. Стоило мне чуть-чуть приподнять голову, как она касалась скалы. Звук моего дыхания, казалось, эхом отдавался во всем укрытии.
Бинпол прошептал:
– Не разговаривать. Мы должны лежать совсем тихо. С час, может быть.
Я видел, как снаружи становилось все светлее – это приближались треножники, – и слышал все более тяжелые удары их ног. Я постепенно стал видеть, как свет начал отражаться дальше по ручью. И тут прямо перед моим лицом ночь превратилась в день, я мог видеть даже камешки, стебельки травы, застывшего в неподвижности жука – все с ужасной ясностью. Земля затряслась, и нога треножника опустилась в нескольких ярдах от нас. Я еще плотнее прижался к скале. Предстоял долгий час.
И действительно он оказался долгим. Всю ночь лучи света двигались над долиной, приближаясь и удаляясь, снова и снова пересекая местность. Наконец наступил рассвет, но охота не прерывалась. Треножники продолжали ходить взад и вперед. И хотя, возможно, мимо несколько раз проходил один и тот же, всего их тут собрались десятки.
Но они не видели нас, и по мере того как медленно уходили часы, мы все более и более убеждались, что и не увидят. Даже днем щель в скале не видна с высоты полушария. Мы не осмеливались покинуть убежище. Лежали в увеличивающемся неудобстве, скуке, голоде, а у меня добавлялась еще и боль. Рука начала сильно болеть, и временами я закусывал губу и чувствовал, как щеки мои смачиваются слезами.
К середине дня интенсивность поиска стала ослабевать. Иногда на протяжении пяти – десяти минут мы осмеливались выползти и вытянуть ноги, но всегда появлялся треножник, а иногда и целая группа. Мы не могли далеко отойти от щели: поблизости не было никакого другого убежища.
День сменился сумерками, сумерки – ночью, и снова появились столбы света. Было их не так много, как раньше, но не было промежутка, чтобы не виделся хотя бы один из них либо в долине, либо по хребтам. Иногда я начинал дремать, но ненадолго. Угнетающе действовало сознание нависшей над головой скалы, я замерз, рука у меня горела. Однажды я проснулся, застонав от боли. Уйдут ли они с рассветом? Я смотрел на небо, мечтая увидеть естественный свет. Наконец он наступил, серый, облачный рассвет, и мы, дрожа, выползли и осмотрелись. Уже с полчаса не видно было лучей. Но пять минут спустя мы торопливо заползли в щель: по долине шел треножник.
Так продолжалось все утро и большую часть дня. Я так одурел от голода и боли, что думал только о том, как бы продержаться от одного момента до другого, да и остальные были не в лучшем состоянии. Когда к вечеру треножники исчезли, мы не могли поверить, что охота окончена. Мы выползли из убежища, но несколько часов просидели у ручья, ожидая возвращения треножников.
Когда мы решились уходить, стало уже темно. Мы ослабели от холода и усталости. Пройдя с милю или две, мы упали и всю ночь пролежали на открытом месте, без всякой надежды скрыться, если вернутся треножники. Но они не вернулись, и рассвет показал нам пустую долину, обрамленную молчаливыми холмами.
Следующие дни были тяжелыми. Особенно для меня, потому что рука у меня воспалилась. В конце концов Бинпол вскрыл рану, и на этот раз, боюсь, я оказался менее терпелив и кричал от боли. Бинпол приложил к ране найденные им травы и перевязал обрывком рубахи. А Генри сказал, что это ужасная, должно быть, боль: он кричал бы еще сильнее. Я обрадовался его доброму отношению больше, чем ожидал.
Мы отыскали коренья и ягоды, но все время оставались голодны и дрожали в нашей тонкой одежде, особенно по ночам. Погода изменилась. Небо было затянуто облаками, с юга подул холодный ветер. Мы достигли плоскогорий, откуда надеялись увидеть Белые горы, но не увидели – только пустой серый горизонт. Иногда мне казалось, то, что мы видели раньше, – это мираж, а не реальность.
Потом мы спустились в долину и увидели полоску воды, такую обширную, что конца ее не было видно, – Большое озеро карты. Земля была богатой и плодородной. Мы находили все больше и больше пищи, а с удовлетворением голода поднималось и настроение. Травы Бинпола подействовали: рука постепенно заживала.
Однажды утром, отлично выспавшись на сеновале, мы обнаружили, что небо снова голубое, а все предметы видны отчетливо и ясно. Равнина на юге оканчивалась холмами, а за ними, величественные и такие близкие, что, казалось, можно коснуться их рукой, возвышались снежные вершины Белых гор.
Конечно, они были не так близко, как казалось. Оставалось еще немало миль по равнине, а затем по холмам. Но мы могли видеть их и шли в хорошем настроении. Мы шли уже с час, и мы с Генри подшучивали над гигантским паровым котлом Бинпола, когда он остановил нас. Я подумал, что наши шутки рассердили его, но затем ощутил, как под нами дрожит земля. Они приближались с северо-востока, слева и сзади от нас – два треножника, – двигаясь быстро и направляясь прямо на нас. Я отчаянно огляделся, но заранее знал, что увижу. Местность была плоской, без деревьев и скал, без изгородей и канав, а ближайшая ферма находилась в полумиле от нас.
– Побежим? – предложил Генри.
– Куда? – спросил Бинпол. – Не убежать. – И если уж он решил, что положение безнадежно, значит, оно действительно таково.
Через одну-две минуты они нас настигнут. Я перевел взгляд от них на белые вершины. Уйти так далеко, так много вынести, увидеть цель – и все напрасно.
Земля дрожала все сильнее. Они уже в ста ярдах, в пятидесяти… Они шли рядом, и щупальца их странно извивались, описывая в воздухе причудливые траектории. А между и над ними что-то двигалось, что-то золотое подбрасывалось в ясное небо.
Они были рядом. Я ждал, что вот-вот опустится щупальце и схватит меня, и ощущал не страх, а бессильный гнев. Огромная нога опустилась в нескольких ярдах от нас. И вот они прошли мимо, уходят…
Бинпол удивленно сказал:
– Они нас не видели. Слишком заняты друг другом? Брачный обряд? Но ведь они машины. Что же тогда? Я бы хотел знать ответ на эту загадку.
Он, как всегда, приветствовал и загадку, и ответ на нее. А я чувствовал лишь слабость облегчения.
Долгое, трудное и опасное путешествие – сказал мне Озимандиас. Так оно и оказалось. А в конце ждала трудная жизнь. Он был прав и в этом. У нас не было никакой роскоши, да мы ее и не хотели: тела наши и ум были устремлены к решению главной задачи.
Но тут были свои чудеса, из которых величайшим был наш дом. Мы не просто жили в Белых горах, мы жили в одной из гор. Древние построили здесь шмен-фе, высекли в сплошной скале тоннель. Зачем они
