камни, а чьи-то сердитые пальцы.
Было время, когда казалось, что судьба Хана сложится совсем по-другому. Тогда его звали Джеймс Хо Линг Синбад Аладдин Сулейман Хан, он был младшим сыном министра здравоохранения Саравака — беззаботным юношей, который закончил престижную частную школу, с легкостью поступил в Академию Филипса в Андовере, а потом и в Гарвард, где получил два диплома: по бизнес-управлению и по международному праву.
Он провел за границей более десяти лет, и все это время в письмах из дома ему рассказывали о происходящих на родине печальных переменах. Всю страну, как проказа, разъедала безудержная коррупция. Отца сместили с поста, его земли и деньги конфисковали, а когда он попытался протестовать, нож наемного убийцы заставил его замолчать навсегда.
Хан вернулся на родину и увидел, что мать умирает от горя, старший брат, высокопоставленный судейский чиновник, погряз во взятках, а страна, управляемая продажной кликой Хаджи Абдула Таиба Махмуда, совершает медленное самоубийство: ее леса распродаются направо и налево, реки пересыхают, а народ безжалостно истребляется. Скоро мать умерла — и он остался один.
Собрав все немногое оставшееся имущество, Джеймс Хо Линг Хан отправился вверх по реке Реджанг — туда, где когда-то жили его предки, возобновил забытые родственные связи, завел новых друзей и довольно скоро возглавил целую пиратскую империю, у которой не было союзников, зато было много врагов. Целая флотилия отлично вооруженных, быстрых катеров нападала на любое судно, у которого достало храбрости или глупости заплыть в их район. Они контролировали огромную территорию от Суматры до порта Замбоанга в море Сулу, а после вылазок проворно, точно морские змеи, скрывались в одной из своих баз на реке, подобных той, где сейчас отдыхал Хан.
Кроме пиратства у империи имелись и другие источники дохода: подданные Хана вывозили метамфетамин и фальшивые американские доллары из Северной Кореи, опиум-сырец из Вьетнама, редкие орхидеи из Сабаха, иногда — особый живой груз, который ночью тайком высаживали на пустых пляжах Северной Австралии. Но чаще всего они транспортировали оружие для террористов из Организации моджахедов Малайзии, или для группировки «Дарул-Ислам», или для боевиков «Абу-Сайяфа», или Национально-освободительного фронта Моро и любого другого заказчика, готового выложить Хану немалую сумму за фрахт.
Сквозь затихающий шорох дождя до Хана донесся другой, более низкий звук — знакомый рокот моторов его личного катера «Черный дракон». Он был одним из шести противолодочных катеров «Каро- Тей» времен Второй мировой войны, которые Хан со своими людьми обнаружил в заброшенном ангаре на необитаемом острове в море Сулу. Их построили перед самой войной по образцу «сикс-биттеров» — судов Береговой охраны США. Восемнадцатифутовые катера с небольшой осадкой были снабжены двумя авиационными двигателями мощностью по восемьсот лошадиных сил и могли развивать скорость до тридцати шести узлов.
Их вооружение составляли две двадцатимиллиметровые пушки и крупнокалиберный пулемет на корме. Полностью деревянные, они были невидимы для радаров и вмещали экипаж из пятнадцати человек — более чем достаточно для того, чтобы справиться с любым гражданским судном при любой погоде. Со временем Хан оснастил их реактивными гранатометами РПГ и новейшими навигационными приборами — гораздо более совершенными, чем те, что стояли на судах, высылаемых для борьбы с ним. После капитального ремонта двигателей его флот стал быстрым как ветер и столь же невидимым и неуловимым.
Через несколько минут из тумана показался узкий серый корпус катера, осторожно маневрирующего между отмелями лимана. Хан наблюдал за его приближением с холодной улыбкой. Со дня возвращения в Южно-Китайское море «Черный дракон» был его единственным домом.
Двигатели на катере замолчали, и последние несколько ярдов он проделал беззвучно. На палубе появился матрос, размотал швартовый конец и, когда «Черный дракон» с мягким стуком ударился о плавучий причал прямо под террасой, спрыгнул с борта и намотал канат на деревянный кнехт. Из рубки вышел невысокий, коренастый человек, быстро пересек палубу, спрыгнул на причал и по тяжелой бамбуковой лестнице поднялся на террасу к Хану. Это был дочерна загорелый китаец, одетый в высокие солдатские ботинки и камуфляжную форму с тремя звездами на погонах. Его звали Фу Шэн, и он был заместителем Хана. Они знали друг друга почти двадцать лет.
— Ара Kabar, Дапу Шэн? — спросил Хан на танджонском, почти забытом местном диалекте, на котором говорили не больше сотни людей во всем мире. — Какие новости?
Дапу было прозвищем Фу Шэна, оно означало «Большое Ружье».
— Kaba baik, tuan, — ответил Фу Шэн, слегка поклонившись. — Хорошие новости, хозяин. Я переговорил с нашими людьми в судоходной компании. Они все подтвердили. Судно находится недалеко, на юге от нас.
— А как идут дела в Лондоне?
— Идут, — пожал плечами Фу Шэн.
Для него Лондон был всего лишь местом, о котором он слышал, но никогда не видел, и все, что происходило там, мало его интересовало.
— Следуйте за судном, но пока ничего не предпринимайте. И сообщайте мне обо всех изменениях в Лондоне.
— Слушаюсь, туан. Вы пока останетесь здесь?
— Дня на три, а потом возвращайтесь за мной. Эти клоуны из Агентства морской безопасности затеяли очередной рейд. Пусть они ничего не найдут.
— Не понимаю: зачем нам от них прятаться, туан? У этой осы тупое жало, — презрительно скривился Фу Шэн. — У нас больше катеров и ружей, чем у них.
— Мне не нужна война, Дапу Шэн. Мне нужны деньги. А для того чтобы их жало оставалось тупым, мы платим немалые взятки.
— Это не делает нам чести, туан, — не уступал Фу Шэн. В его голосе гнев мешался со старой обидой.
— Может, и не делает, старина, но зато нам это выгодно. В нашем мире честь ценится не слишком высоко. Она вышла из употребления, как и язык, на котором мы говорим. — Он положил ладонь на широкое плечо Фу Шэна. — Подожди, пока не время.
— А это время когда-нибудь придет?
— Может, даже скорее, чем ты думаешь, Фу Шэн. Наши предки взывают к нам, и в один прекрасный день мы откликнемся на их зов.
— Вы говорите загадками, туан.
— Возможно, — улыбнулся Хан. — Но ведь загадки для того и существуют, чтобы их разгадывать.
6
— Все это крайне непонятно, — задумчиво проговорил Билли Пилгрим.
Вместе с Финн и Джеймсом Талкинхорном они стояли в библиотеке адвоката перед столом, на котором лежала картина. Стол был дубовым, темным, очень старым и, похоже, монастырским. Финн без труда представила себе, как безмолвные монахи в надвинутых на глаза капюшонах вкушают за ним свою скудную трапезу.
Завещанная им картина оказалась небольшой — примерно квадратный фут. На ней было изображено до смешного маленькое суденышко, под всеми парусами плывущее по бурному морю. На заднем плане различались черный риф и разбивающийся об него прибой, а за рифом — полоска берега, заросшего джунглями. На небе полыхал алый закат. В нижнем правом углу, жирная и четкая, стояла прославленная подпись: «Рембрандт».
— По сведениям, которые я обнаружил в архиве Богартов, — заговорил Талкинхорн, — на полотне изображен «Флигенде драак», или «Летучий дракон», — корабль, на котором Вильгельм ван Богарт совершил плавание в Ост-Индию. Именно тогда была заложена основа благосостояния семьи. Картину
