то бороться против советской власти пошли бы все, даже идейные комсомольцы, ибо разочарование в советском режиме было очень велико у всех. В подтверждение правильности этого мнения я мог бы привести тысячи и тысячи примеров, но рамки этой книги вынуждают меня ограничиться только тремя из них, наиболее характерными, рисующими настроение русских военнопленных периода 1941–1942 годов.
1. Как-то зимой 1942 года немцы привезли в Берлин пленного русского офицера и поместили его в ОКВ на Виктория-штрассе. Пленный категорически отказывался отвечать на вопросы, которые носили характер выведывания военной тайны Советского Союза. Немцы относились к его поведению спокойно и не принуждали его к не желательным для него ответам. В таком положении пленного офицера держали в течение недели, а затем в один из праздничных дней вывели его в город погулять, посмотреть на Берлин и на жизнь немцев у себя дома.
Вернувшись с прогулки, пленный офицер попросил бумагу и карандаш и несколько дней подряд, не отрываясь, писал о своем разочаровании в советской власти, об ужасных условиях жизни народов Советского Союза и о той лжи, которой советская власть окружила и опутала своих подданных.
2. Летом 1942 года офицер Русской народной национальной армии старший лейтенант Зюзин решил уйти в партизаны. Узнав об этом, я как-то вечером пригласил его к себе на чашку чая и, сидя за столом, спросил о причине его решения. Зюзин сначала не хотел признаться, категорически опровергая мои сведения о нем, но, когда я пристыдил его за желание обмануть меня, отнесшегося к нему как русский к русскому, как отец к сыну и как офицер к офицеру, слезы потекли по щекам Зюзина, и в экстазе он заявил мне:
— Знаю, господин полковник, что сегодняшняя ночь — последняя моя ночь, но не могу больше молчать. Да, я хотел уйти в партизаны, ибо я не верю в ваше дело и не верю тому, что вы говорите. Если вы действительно боретесь за Россию — поведите нас в лес, мы пойдем за вами и будем бороться против большевиков и против немцев.
Много понадобилось усилий, чтобы убедить этого русского юношу в том, что таким молодым и здоровым людям, как он, нужно жить, и жить для борьбы за свободу и счастье нашего беспризорного народа. Наша беседа затянулась до трех часов ночи, и в конце ее Зюзин заверил меня в том, что он все понял и что никуда из армии не уйдет, ибо теперь знает, за что он будет бороться. И действительно, старший лейтенант Зюзин был одним из активных проводников идеи Русской национальной народной армии.
В 1943 году старший лейтенант Зюзин пал смертью храбрых в борьбе за освобождение своей Родины, но память об этом светловолосом, красивом и храбром юноше я свято храню в своем сердце.
3. Капитан Каштанов — участник Русской народной национальной армии, попал в плен из Красной Армии после того, как часть, в которой он служил, была разбита и для него, скрывавшегося в лесу в течение двух недель с отмороженными ногами и руками, ничего другого не оставалось делать.
В РННА он поступил только для того, чтобы подкормиться, дождаться теплых дней и уйти в лес. Так он мне говорил много позже, после того, как мы с ним близко познакомились. И тем не менее он не только не ушел в партизаны, но стал одним из активных антибольшевистских борцов; был тяжело ранен, потом стал одним из людей, приближенных к генералу Власову, и до сего дня активно работает в деле организации антибольшевистской борьбы.
Я не стал бы здесь приводить вышеописанные примеры, если бы они не являлись характерными для психологии русских военнопленных того времени. Повторяю, таких примеров и, может быть, еще более характерных можно было бы привести множество, и с точки зрения организации антибольшевистской борьбы, они доказывают, что гибель четырех миллионов русских военнопленных зимой 1941 года нужно рассматривать как ужасное преступление по отношению к погибшим и как упущенную возможность освободить Россию от преступной власти, а все человечество — от угрозы захвата его этими же преступниками.
Весть о критическом положении военнопленных в лагерях через членов комиссии очень быстро дошла до Берлина и подняла на ноги всю русскую эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали делать это до самого конца войны. Достигнуть удовлетворительных результатов не удалось по двум причинам: 1) в Германии все было рационировано, и посильная помощь эмиграции являлась поэтому «каплей в море» по сравнению с той стихией голода и нужды, которая захватила многочисленные лагери военнопленных, раскинувшиеся на территории Германии, Польши и оккупированной части России и 2) доставить пожертвования военнопленным, доступ к которым был гражданскому населению запрещен, было необычайно трудно. Приходилось ограничиваться случайными передачами; у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное.
Кстати, то же самое происходило в это время и на территории России. Босые и изможденные женщины неделями переходили от одного лагеря к другому, разыскивая своих мужей, сыновей и братьев, чтобы передать им пару белья или немного еды. Часто случалось, что женщины эти, найдя в конце концов в одном из лагерей своих мужей, сыновей или братьев и передав им то малое, что имели сами, шли в окрестные деревни, собирая милостыню для поддержания родных за колючей проволокой. И, нужно быть справедливым, таким женщинам лагерное начальство очень часто шло навстречу, принимая передачи и устраивая свидания с родными и близкими людьми.
Нужно отметить, что более существенную помощь смогли оказать своим военнопленным украинские комитеты, пользовавшиеся большим расположением германских властей, чем русские. Воспользовавшись распоряжением Гитлера о роспуске из лагерей военнопленных-украинцев (сентябрь 1941 года), комитеты эти устраивали питательные пункты, принимали выпускаемых из лагерей пленных, кормили, поили их и направляли по месту жительства. Как было сказано выше, украинские комитеты помогли и многим русским пленным, вырвавшимся из лагеря под видом украинцев.
В конце декабря 1941 года, когда меня не было в занимаемой мною комнате, из запертого чемодана была изъята моя записная книжка с заметками, а вслед за тем, несмотря на то что другие комиссии продолжали работать, нашу комиссию распустили, вследствие чего дальнейший доступ в лагери военнопленных для меня и моих товарищей был закрыт. Мы были страшно огорчены этим обстоятельством. Казалось, что, попав в это царство смерти, мы сами заболевали какой-то особенной лагерной болезнью: нас неудержимо тянуло к беспризорным и обреченным людям, томившимся за колючей проволокой лагерей военнопленных, где, с одной стороны, шла упорная борьба за жизнь, а с другой — значение пленного как человека было сведено к нулю. Невыносимым было сознание, что на глазах у всего культурного мира бессмысленно умирали медленной смертью невинные люди, миллионы людей, права которых на жизнь и свободу были неоспоримы. И никто им не протянул руку помощи…
Со времени вышеописанных событий прошло уже десять лет, но каждый раз, когда я мысленно возвращаюсь к страшным картинам зимы 1941 года в лагерях русских военнопленных, передо мною развертывается вся глубина духовного падения человечества нашей эры и становится страшно как за наше настоящее, так и за наше будущее. Куда делась христианская культура, которой мы так кичимся, куда делись гуманизм и мораль XX века? И за что две тысячи лет тому назад Христос принял крестные страдания, если в XX веке мы вновь должны были очутиться в зверином царстве, где бесчеловечность, алчность и жестокость людей не знают предела?
Конечно, читатели этих записок могут мне возразить, что, мол, в этом деле виноваты немцы, а остальное человечество тут ни при чем. Но, зная германский народ, я не могу вину за эти и другие, такие же страшные преступления свалить только на него. К тому же и германский народ отдал дань своими страданиями за допущенный им национал-социализм. Я знаю немцев, которые страдали и мучились не меньше нас за то, что происходило у них на родине, знаю и немцев, которые, не будучи в состоянии прекратить происходившее зло, уходили во внутреннюю эмиграцию и помогали пострадавшим от режима, чем могли, и наконец, я знаю немцев, которые и после войны не могли и не хотели поверить в правдивость всех тех преступлений, в которых было обвинено их правительство.
Вина за вышеприведенные преступления ложится исключительно на национал-социалистический режим, но косвенно за них ответственна и вся культурная часть человечества, которая допустила и осуществление национал-социализма в Германии так же, как в свое время она закрывала глаза и на
