Положение русской эмиграции в Берлине
Был воскресный день, 22 июня 1941 г. Берлин еще не проснулся от ночного сна и затемненные улицы еле-еле прорезывались предрассветной зарей. Трамваи, омнибусы и метро еще не шли, и мне предстояло добраться до места своей работы пешком. По пути, на одном из перекрестков вынырнувший из темноты встречный велосипедист на лету выкрикнул: сегодня ночью между Советским Союзом и Германией началась война; и, не остановившись, промчался дальше. Я остался стоять на месте как вкопанный.
Нужно заметить, что возникновение этой войны задолго перед тем довольно часто муссировалось в обывательской среде Берлина и по этому поводу приводились фантастические подтверждения из тайной кухни наци. Но мы, русские эмигранты, этим слухам не придавали особого значения, поскольку тогдашняя политическая и военная обстановка приводили к противоположному заключению. И тем не менее война возникла и застала нас врасплох. Лично на меня весть о возникшей войне подействовала так сильно, что я растерялся и не знал, что предпринять. Во мне как будто что-то оборвалось, и все, что мне предстояло делать, потеряло свое значение. Как будто не было и минувших двадцати пяти лет эмиграции. Мысли перекинулись к прошлому. Передо мною, как на кинематографической ленте, прошли картины былых времен Гражданской войны, когда, окрыленные победами, мы верили, что не сегодня, так завтра займем Москву, и как потом счастье нам изменило. Вспомнились наши уставшие и изможденные колонны, оставлявшие Воронеж и Орел и под натиском численно превосходящих сил противника отходивших, а перед ними тысячи и тысячи гражданского населения — мужчин и женщин, покинувших свои насиженные места, с узелками в руках, бежавших куда-то на юг, на неизвестность.
Вся эта многотысячная людская масса, своими ногами месившая сначала глину, а потом и снега по бесконечным дорогам степей юга России, потом прижата была к черноморским берегам и частично стала достоянием красных, а значительная ее часть принуждена была покинуть родину, и покинуть ее с песней на устах: «Смело мы в бой пойдем за Русь святую и, как один, прольем кровь молодую…» Да, верили, что борьба не кончена и что опять вернемся.
С тех пор прошло целых 25 эмигрантских лет. Старшее, ведущее поколение эмиграции уже ушло из жизни, и тогдашняя молодежь уже убелена сединами; кадры значительно поредели и рассеялись по всему свету. А над Россией опять загремели пушки и вновь заиграли зарницы войны. Господи, что все это сулит нашей замученной и исстрадавшейся России? Какой тернистый путь еще ей предстоит пройти? Под влиянием столь тяжелых мыслей и переживаний решил было вернуться домой, но вспомнил, что я обещал людям, меня ждут, и я могу их подвести; я пошел в гараж и позвонил по телефону жене. Она же, выслушав мою новость, еле слышным, подавленным голосом спросила: а что будет дальше? На что я мог ответить — не знаю.
С наступлением утра, когда город проснулся и началась повседневная жизнь, все заговорили о новой войне; о ней писали, ей посвящены были почти все радиопередачи. О войне же на Западе, длившейся уже два года, как будто забыли, она стала привычной.
В этот день с утра были арестованы все служащие советских официальных учреждений и эмигранты, жившие по советским паспортам. Последних в полицейских участках сразу же отпустили, а советских граждан потом обменяли на таких же немцев, застрявших в Советском Союзе.
Утром того же дня жене нужно было пойти в молочную за положенным нам пол-литра детского молока, но она боялась наскочить на неприятность и не решалась выйти на улицу. Однако нельзя было оставить ребенка без молока и пришлось идти.
На улице было тихо, и встречные соседи по-старому приветствовали ее, а в молочной соседки, стоявшие в очереди, точно сговорившись, предложили ей подойти к стойке без очереди. В свою очередь, хозяйка, отпустив жене вместо пол-литра целый литр молока, участливо спросила, знает ли она о случившемся. Все присутствовавшие молчали, у всех был подавленный вид и никакой злобы.
Да простят мне читатели описание этих частных моментов, я позволил себе это сделать, поскольку описанные события являются характерными для тогдашнего времени и поскольку после возникновения войны ни население ни официальные власти к русской эмиграции своего отношения не изменили. Здесь уместно будет упомянуть, что из нашей эмиграции преследовались, еще до русско-германской войны, эмигранты еврейского происхождения, но мы были бессильны им помочь. И тем не менее наш архиепископ Берлинский и Германский Тихон приходивших к нему с просьбой русских евреев крестил и выдавал им свидетельства о крещении. К сожалению, это им не помогло, а гестапо потребовало от Синода убрать Тихона из Германии. В результате архиепископ Тихон был отозван в Сремские Карловцы, а ближайшие его сторонники репрессированы (В. Левашов был посажен в тюрьму, граф Л. Воронцов-Дашков предупрежден, что если не успокоится, то будет выслан из страны, а у К.К., представителя от германской епархии на заграничный Собор в Сремских Карловцах отобрало гестапо документы с запретом покинуть страну и с угрозой быть арестованным.)
Первые же вести с фронта были удручающими; Гитлер двинулся на Восток с открытым забралом завоевателя, а Красная Армия разбита и отступает почти без сопротивления. Стало ясно, что на карту поставлена судьба России. Гитлер и Сталин сделали свое каиново дело, а дерутся немцы против русских. Положение русской эмиграции в Германии стало безвыходным. Ее пути с путями местного населения разошлись, между ними как бы выросла невидимая стена, они воспринимали происходящее на фронте каждый по-своему. Само собою разумеется, что как немцы, так и русские стояли за интересы своей родины и в этом отношении личная заинтересованность и личные взаимоотношения отходили на второй план. С этого времени уже не слышно было за рюмкой водки, как это бывало раньше: «Лучше с чертом, но против большевиков». Теперь на улицах, в домах и ресторанах постоянной темой разговоров были фронтовые события; заводились споры, делались прогнозы и предположения. В то же время под тяжестью нахлынувших событий людские настроения, дошедшие до крайнего предела напряжения, распались веером от крайне непримиримых до советских патриотов включительно; но последних было очень мало. Обуреваемые патриотизмом, эти, иногда весьма уважаемые люди желаемое принимали за сущее; остальные же, понимая всю тяжесть создавшегося положения и оставаясь антикоммунистами, искали более правильный путь разрешения задачи. И, как ни странно, с приходом красных в Берлин, пострадали именно совпатриоты, так, например, троих расстреляли, один покончил с собою, с одним случился удар и одного увезли в концлагерь, откуда вернулся через одиннадцать лет полным инвалидом.
А в общем вся русская эмиграция зорко следила за происходящим на фронте и глубоко переживала трагедию России. Так, например, в кинематографах после еженедельных обзоров, где показывались фронтовые события, по заплаканным глазам можно было определить число русских в зале. Одновременно делались и попытки активизировать свою деятельность.
Начальник II Отдела Общевоинского Союза[5], стараясь включить эмигрантов в дело, где решается судьба их родины, в письменной форме обратился к германским властям с соответствующим письмом, но ему ответили — в войне Германии против Советского Союза привлечение русской эмиграции не предусмотрено. Тогда он обнародовал свою переписку с немецким главнокомандующим в приказе по отделу и разрешил членам союза действовать самостоятельно, но поддерживать с ним тесную связь.
Конечно, кое-кто из эмигрантов тогда его осуждал, но я думаю, что для тогдашней обстановки он поступил совершенно правильно. Иначе о какой сыновности, преданности и любви к родине можно говорить, если в самый трудный и решительный для нее момент не пойти ей на помощь? И не является ли пассивность в данном случае осудительной?
Само собою разумеется, что читатель спросит: а что могла беспомощная эмиграция предпринять в обстановке минувшей международной гигантской бойни?
— При таком варианте, при каком война окончилась, она, конечно, ничего не в состоянии была сделать. Но и этот вариант тогда считался самым невероятным. Ведь от того, что англо-американцам поневоле пришлось бороться вместе с Советами против Гитлера, коммунизм не перестал быть главным идеологическим и практическим их врагом. Ведь он возник, существует и старается осмыслить свое существование именно как антикапиталистическое явление. В то же время на войне счастье бывает
