Сразу же после прихода американцев в городе началось сведение личных счетов между немцами. Доносчики приходили в комендатуру доносить на своих врагов, как на нацистов, а любители доносов приходили с целыми списками нацистских аппаратчиков. Наконец они довели коменданта до того, что, когда приходил очередной доносчик со списком, он выискивал в имевшихся уже у него списках его фамилию и привлекал его самого к ответственности. После такого оборота дела у всех пропала охота доносить на своих горожан.
Первые три дня на улице шел разгул пьяных солдат с автоматами через плечо и девицами под руку. Было и немало случаев насильного увода девиц из дому. Там же, где их не находилось, портили картины на стенах и били всякую утварь. На четвертый день настал порядок, хотя бывали еще отдельные случаи бесчинства.
В городе был установлен и строго соблюдался полицейский час. Зазевавшихся арестовывали. Но даже и в разрешенные часы люди предпочитали сидеть дома, чтобы не наскочить на неприятности. В связи с таким тревожным положением я беспокоился о нашей Тане, сестре милосердия, которая, несмотря ни на что, продолжала приходить менять мне компрессы на ноге, но Бог хранил ее. После регистрации нас, власовцев, никто не трогал, и только когда мадам Малышкина пошла к коменданту спросить, где ее муж и что с ним, капитан обещал навести о нем справки и заодно сказал, что он знает, что в Фюссене половина беженцев — власовцы, но он дал приказ их не трогать. И действительно, как было сказано выше, он нас не только не трогал, но и опекал и защищал от советчиков.
С прекращением существования Третьего рейха всему населению надо было получить в полицейском участке новые документы личности — Кеннкарте. К счастью, процедура получения нового документа оказалась очень простой: нужно было предъявить старый паспорт или удостоверение личности. А так как тогда беженцами были не только мы, иностранцы, но и сами немцы, то беженцы, у кого не было документов, представляли двух свидетелей и получали новый документ. Вот эта последняя лазейка очень быстро была учтена, и через несколько дней и бывшие военнопленные, и остовцы, и те, кого немцы вывозили, отступая, и те, кто сам бежал от наступавших красных (я знал людей, которые выехали из Киева на своих телегах и своих лошадей продавали за ненадобностью в Баварии), стали старыми эмигрантами и позже избавились от репатриации. Таким образом, беженцы, уже получившие документы, что они старые эмигранты, являлись свидетелями для своих знакомых и друзей, что ускоряло процесс оформления.
Но это была лишь одна сторона судьбы и жизни миллионов вольных и невольных изгнанников, плотной массой заполнивших города и села западной части Германии, оккупированной западными демократиями. Второй вопрос — чем эти люди питались и где ютились. Это зависело от находчивости, изобретательности и виртуозности каждого. Жили в гостиницах, в частных пустых домах и в полуразвалинах, в сараях и на сеновалах. Еду тоже добывали сами, они были беспризорными. К счастью, этот период продолжался недолго. Судьбоносные дни проходили, а мы сидели отрезанными от внешнего мира и ничего не знали. Первой ласточкой, залетевшей к нам, был Митя Граббе. При строгом запрещении передвигаться с места на место этот молодой человек добрался каким-то образом из Крумау до Фюссена, чтобы выяснить обстановку для генерала Меандрова. От него мы узнали о судьбе генералов Трухина, Боярского и Шаповалова и о том, что Вторая дивизия и Запасная бригада, добравшись до Чехии, отступили и находятся в Германии, в Крумау. О генерале Власове и Первой дивизии у него ясных данных не было.
Прошло опять какое-то время, и вдруг через открытое окно слышу внизу голос капитана Антонова. Я его окликнул. Было странно видеть его одного, без генерала, которого он всегда сопровождал. Первым моим вопросом был: а что с Андреем Андреевичем? И услышал убийственный ответ: выдан. Я точно получил удар по голове и, не совсем соображая, что говорю, переспросил: то есть как — выдан? А окончательно удрученный и прибитый Антонов молчал, опустив голову. Потом, оправившись, рассказал мне, как все произошло.
Сколько планов строилось на этот последний и решительный момент, сколько вариантов было намечено, а в заключение все кончилось безумием тех, кто мог спасти нас и себя. Мало того, к этому примешивались еще обман и недостойное их положения поведение. Итак, все кончилось неожиданно и для меня, ибо я предложил Андрею Андреевичу оставить меня в Фюссене для переговоров, полагая, что тем самым я заслоняю его собою, что я принимаю первый удар на себя. Кто думал, что дело обернется совсем иначе? Такой оборот дела был для меня равносилен смерти. Я не мог примириться с мыслью, что такой человек, как Власов, и такое многообещающее движение вопреки всему погибли. Казалось, все расчеты были правильны, да и идея была святая и вытекала из жертвенного порыва освободить Родину и окончательно замученный коммунистами народ. Казалось бы, западные демократии, поднявшие меч против агрессора Гитлера во имя свободы и прав угнетенных им народов, должны были понять и достойно оценить выступление Власова. Ведь они знали, что у Власова с Гитлером ничего общего не было и быть не могло, поскольку у последнего были противоположные идеи и цели. В то же время Власов поднялся на борьбу не только против врага и угнетения русского народа, но и угрозы для всех народов мира. Как это могло случиться? Что привело к такому печальному концу — безумие или дьявольщина? И что это за демократы, которые не задумываются над дальнейшей судьбой своих народов? Ведь сегодня они собственными руками надели петли на шеи собственных детей, и если не сегодня, то завтра они это почувствуют.
Мне трудно было освоиться с тем, что произошло, и я искал лазейку, чтобы опровергнуть действительность. Порою казалось, что Антонов разнервничался и утверждает то, чего не было. Ведь он и шофер Лукьяненко повернули обратно в Бург за помощью и что произошло дальше, не видели. Эти сомнения продолжались до тех пор, пока Владыко Анастасий, вернувшись из Женевы, не сказал мне, что в Женеве он встретился с одним профессором из Москвы, который сообщил ему, что Власов сидит в Москве в тюрьме. После этого я окончательно убедился в том, что западные демократии действительно погубили и нас, и себя (жаль только, что тогдашние вершители судеб народов мира ушли уже из жизни и не увидели последствий своих деяний).
Не успели мы освоиться с болью от выдачи Власова и Первой дивизии, как дошли новые катастрофические сведения о выдаче казаков большевикам в Австрии — сначала корпус фон Паннвица, а потом казачий стан генерала Доманова. Это был очередной тяжелый удар. Создавалось впечатление, что англо-американцы с побежденными немцами ведут себя гуманнее, чем с нами. Позже мы с женой поехали в Лиенц узнать, что там произошло. Казаки — супруги Гордиенко повели нас на кладбище (Иван Гордиенко был церковным старостой). «Вот все, что осталось от всего стана в 12 тысяч человек — сказал он, — эти 156 могил, убитых англичанами. Осталась нас тут небольшая группа уцелевших от выдачи. Вот и ютимся здесь в бараках, рядом с нашими покойниками». На кладбище госпожа Гордиенко припала к кресту небольшой могилки и безутешно расплакалась. Мы молча стояли над нею и прочли на кресте, что это могила четырехлетнего малютки. Все стало понятно. Когда она встала и стала вытирать слезы, жена смущенно спросила ее, как это могло случиться. Та, в свою очередь, спросила: а вы кто будете? На что моя жена ответила, что она тоже казачка. «Так слушайте, — сказала Гордиенко. — Мы выехали сюда из Италии всем станом и расположились здесь на привал. Мы заполнили всю эту долину. Накануне англичане вызвали всех наших офицеров на совещание, а вместо совещания повезли и выдали их большевикам. Мы этого не знали, но когда вечером они не вернулись, мы заподозрили нечто страшное. А на следующий день пришли английские войска с грузовиками вывезти нас. Мы поняли, что нас выдают, и что офицеров наших уже выдали. Собрав женщин, стариков и детей в середину лагеря, мужчины взяв друг друга за руки, образовали круговую цепь, чтобы не пропустить англичан в стан. Англичане попробовали разорвать цепь, но это им не удалось. Тогда был дан приказ прибегнуть к оружию. Солдаты стали прикладами проламывать казакам черепа, других прокалывать насквозь штыками. Разорвали цепь, завязалась драка между казаками и англичанами, кое-кого из англичан казаки обезоружили, но их прикончили другие. Поднялась паника, все хлынули к центру. В центре, под тяжестью нахлынувшей толпы, провалился помост вместе со священником, который стоял в облачении с крестом в руке, и под помостом было ранено много людей. Одни плакали, другие молились, третьи проклинали англичан. Все эти крики, стоны, женские завывания и слова молитвы вместе с проклятиями сливались в одно светопреставление. В давке во время паники многих задавили, задавили и моего малыша. В давке его оторвали от меня. Обезумевшая пожилая женщина с двумя дочерьми бросилась в Драву, за ней бросались и другие. А англичане не унимались и силой грузили раненых и здоровых на грузовики и увозили к красным. Вот мы сироты и остались от всего стана».
Перед этим в районе Клагенфурта сначала обезоружили Казачий корпус фон Паннвица, а потом целиком выдали его красным. Тогда генерал фон Паннвиц (немецкий офицер) отказался оставить своих
