истине, насколько это в моих силах. Я выбрал свой путь в море источников, временами непростой, пытаясь согласовать различные свидетельства и найти наиболее приемлемые толкования. Датировки, как известно, неопределенны, несмотря на дневник Барбаро, который вел повествование об осаде день за днем. В каждом рассказе события по-своему упорядочиваются и по-своему датируются, и многие, кто исследует данный сюжет, не согласятся со мной в достаточно широко представленных спорных вопросах. При внимательном чтении моей книги обнаружатся некоторые мелкие неясности в отношении последовательности событий. Я оставил без комментариев те свидетельства, которые трудно понять и согласовать с другими. Я решил в целом следовать той хронологии, которая представляется мне наиболее вероятной, и исключить из повествования по мере сил ненавистные мне слова «возможно», «вероятно», «может быть». В противном случае я утопил бы читателя в массе версий, изложенных в источниках и мало что добавляющих к общей динамике сюжета, контуры которого вполне ясны и четки. В то же время исходя из таких объективных фактов, как география, ландшафт, погода и время, я сделал собственные выводы, считая их правильными.
Своей второй задачей при написании книги я ставил попытку донести до читателей голоса людей. Поведать прежде всего слова, предрассудки, надежды и страхи участников событий и рассказать своего рода «историю историй», версии, которые они считали такими же истинными, как и подлинные факты. Их авторы чрезвычайно субъективны. Они почти столь же поразительны и загадочны, как и то, о чем повествуют. От некоторых из них, например, от Барбаро, не осталось ничего, кроме их сочинений. Другие — такие как Леонард Хиосский и Исидор Киевский — сыграли определенную роль в церковной истории своего времени. К числу наиболее очаровательных и загадочных рассказов относится повествование православного Нестора Искандера, русского по национальности, прибывшего под Константинополь, по-видимому, в качестве воина турецкой армии. Можно полагать, что он проник в Город в начале осады. Нестор Искандер стал очевидцем и участником ряда событий — в частности, он ярко описывает обстрел Константинополя и происходившее на стенах — и выжил в ходе османских расправ, возможно, облачившись в иноческое платье и скрывшись в монастыре. В его загадочном рассказе, зачастую представляющем собой фантастическую смесь легенд, слухов и свидетельств из первых рук, так перепутаны датировка и последовательность событий, что многие авторы склонны отбрасывать его целиком, но он содержит массу вызывающих доверие подробностей: сообщает уникальные сведения о борьбе на стенах и выносе тел — работе, в которой он, видимо, сам участвовал. Почти единственный из источников, Нестор Искандер приводит данные о том, что греки действительно сражались, например об инциденте, приведшем к гибели Рангави. Венецианцы и генуэзцы представляют дело так, что почти все делали одни только итальянцы, а греческое население изображают в лучшем случае пассивным, а в худшем — из-за религиозных различий — вероломным, корыстолюбивым и трусливым.
Двумя другими хронистами, которым была суждена яркая жизнь после падения Константинополя, стали Георгий Сфрандзи и Михаил Дука. Сфрандзи известен изложением двух версий событий, известных как Краткая и Пространная хроники. Долгое время предполагалось, что Пространная хроника представляет собой расширенный вариант Краткой, где почти ничего не говорится об осаде — самом примечательном, хотя и драматическом факте в долгой жизни Сфрандзи. Пространная хроника, являющаяся ярким, подробным и весьма достоверным повествованием, долгое время активно широко использовалась как главный источник информации о событиях 1453 года. Однако, как было впоследствии доказано, она представляет собой результат талантливой литературной переработки, сделанной сто лет спустя Макарием Мелиссином, писавшим от имени Сфрандзи. Его репутация не внушает доверия: он известен как священнослужитель, сфабриковавший императорский указ о запрете дискуссий по религиозным вопросам. Поэтому все содержание Пространной хроники оказалось поставлено под сомнение. Теперь историки проявляют в отношении ее крайнюю осторожность: всякий, кто собирается писать об осаде Константинополя, должен решить, что делать с этим сочинением. На основании тщательного текстологического анализа высказаны доводы в пользу того, что оно базируется на более подробной версии Сфрандзи, ныне утерянной, а особое своеобразие некоторых приводимых у Мелиссина фактов свидетельствует о том, что если он прибегал к вымыслу, то мы имеем дело с блестящим мастером исторической новеллы. Только у Мелиссина имеется рассказ Сфрандзи, стоявшего в темноте на башне вместе с Константином накануне последнего штурма. В его же труде содержится описание символического момента турецкой истории — рассказ о Хасане Улубате, янычаре-исполине, первым водрузившем знамя турок на стене Города. Хотя данный сюжет для вымышленного изложен у него слишком подробно.
Столь же экзотична хроника Дуки — повествование о долгой истории падения Византии. Дука — очевидец многих событий, связанных с осадой Константинополя, если не самой осады; вероятно, видел, как испытывали большую пушку Урбана в Эдирне и как гнили тела моряков, посаженных на кол Мехмедом после того, как их корабль потопили у «Перерезанного горла». Его яркий, проникнутый духом непримиримости рассказ имеет странное завершение: он обрывается внезапно, на полуслове, на описании осады Лесбоса турками в 1462 году. Судьба самого автора, что обычно для его истории, как бы повисает в воздухе. Яркий рассказ о событиях на Лесбосе производит такое впечатление, что автор там был, и заставляет предполагать, что он прервал повествование на описании последнего поражения греков. Постигла ли его ужасная участь прочих защитников Лесбоса, которых распилили во исполнение обещания не отрубать им головы, или его продали в рабство? Он прерывает рассказ на полуслове.
Изложение истории падения Константинополя само имеет богатую историю. Предлагаемая книга опирается на длительную англоязычную историографическую традицию. Нить традиции тянется от труда Эдуарда Гиббона, написанного в XVIII столетии, к работам двух английских ученых, удостоенных рыцарского звания, — сэра Эдвина Пирса (1903) и крупнейшего специалиста по истории Византии сэра Стивена Рансимена (1965)[36], а также множеству исследований на других языках. Что касается трудностей, связанных с постижением истины, то Критовул Имбросский, человек, весьма осведомленный в истории, заметил проблему еще пятью столетиями ранее и напрямую отказался решать ее, написав об этом в посвящении Мехмеду, — мудрая мера, если обращаешься к завоевателю мира и не присутствуешь при этом лично. И когда речь идет о последующих версиях, полезно помнить его слова: «Итак, о могучий владыка, мне пришлось немало потрудиться, чтобы установить правду об этих событиях, ибо я сам не был их свидетелем. Работая над историческим трудом, я опрашивал тех, кто знал об этом, и тщательно выяснял, как все происходило… И если мои слова покажутся недостойными твоих деяний… то в таком случае я… готов уступить в деле исторического повествования тому, кто более искушен в нем, чем я».
Благодарности
Замысел этой книги возник так давно, что я обязан ее появлением на свет очень многим людям. Прежде всего это относится к Эндрю Лоуни, моему агенту, Джулиан Луз, сотруднице «Фейбер», и Биллу Стречану в «Гиперионе», поддержавшим идею публикации моего сочинения, а также к коллективам сотрудников обоих издательств, мастерам своего дела и энтузиастам, подготовившим книгу к печати.
Что касается первоначальной идеи, то я всецело обязан ею Кристоферу Триллоу, знатоку Стамбула, за то, что он убедил меня побывать там в 1973 году, и маленькой армии моих старых друзей, чьи советы помогали мне на всем протяжении работы: Эндрю Тейлору, Элизабет Маннерс и Стивену Скоффэму (они вносили ценные предложения и прочли книгу в рукописи); Элизабет Маннерс я также благодарю за фотографии стеновой живописи из монастыря в Молдовите, использованные в оформлении обложки; спасибо Джону Дайсону за огромную помощь с книгами в Стамбуле, а также за гостеприимство; благодарю Риту и Рона Мортон, принимавших меня в Греции; Рона Мортона и Дэвида Гордона-Маклеода — за то, что они сопровождали меня на гору Афон (это дало мне возможность бросить взгляд на живую византийскую традицию); Анна-Марию Ферро и Энди Кирби — за переводы, Оливера Пула — за фотографии, Афину Адамс-Флору — за сканирование изображений, Денниса Нэйша — за сведения об отливке пушек, Мартина Дау — за советы, связанные с арабской культурой и языком. Всем им я приношу глубокую благодарность. Наконец, особенно я признателен Джен — не только за совет написать эту книгу и за чтение ее в рукописи, но и за то, что ей пришлось вынести в Турции укусы собаки, и за то, что она терпит автора из года в год,
