ВТОРОЙ ПОМОЩНИК НАЧАЛЬНИКА КАРАУЛА
Шахназаров за кухонькой пилил дрова и заметил Юрку лишь тогда, когда тот остановился рядом. Лицо его, только что сосредоточенно-печальное, засветилось в улыбке. Отложив пилу, он откровенно любовался Юркой с таким видом, будто не узнавал его.
— Ну и ну! Вот это и я понимаю! Кру-гом! Хорошо! Настоящий воин...
— Шах, тебя наказали, да?
— Ничего, Юрка, бывает и похуже. Кру-гом! Молодец...
— Давай помогу.
— А я уже кончил. Вот что, парень, раз ты теперь вооружён, сегодня же и начнёшь выводить на пост Дункана. Нечего ему без дела в конуре сидеть.
— Ага!— обрадовано воскликнул Юрка.— Шах, ты не обижайся на папу, ладно? Он только понарошку строгий, а так знаешь, какой он...
— Солдату обижаться не положено,— спокойно сказал Шахназаров,— да и за что мне обижаться? Кругом виноват...
Напиленные чурбачки Шахназаров отнёс в кухоньку, вернулся с листом фанеры, прилёг под елью и, развернув на фанере тетрадку, стал сосредоточенно что-то писать, выводя каждую букву.
— Письмо?— спросил Юрка, ложась рядом.— Кому?
— Да тут... одному хорошему человеку. Ты пока помолчи, мне думать надо.
Высоко-высоко, наверное, там, где летают космонавты, плыли в небе синевато-белые облака. Глядел на них Юрка и думал, что, если бы не взбучка, которую получил Шах, всё было бы хорошо. Ему, Юрке, не только форму пошили, но выдали и оружие, не какую-нибудь там пластмассовую игрушку, а самый настоящий пистолет вместе с кобурой, ремнём и портупеей, и уже сегодня вечером, когда Шах поведёт на блокпосты Рекса и Венеру, он, Юрка, выведет на пост Дункана. И так будет каждый день, даже когда настанет пора идти в школу.
Потом... потом он незаметно вырастет, пойдёт служить в армию не понарошку, а всамделишно и станет настоящим собаководом.
А может, всё-таки стать космонавтом? Слетал в космос, и сразу о тебе знают все. В газетах портреты печатают, по телеку показывают, героем зовут.
Оттуда, из космоса, всю землю видно. Вот бы полететь хоть разок!
Наверное, Шаху не просто и не легко было думать. Он даже стебелёк какой-то сорвал и, покусывыя его зубами, напряжённо сдвигал брови, морщил лоб. Юрка терпеливо ждал, тоже покусывая стебелёк и по возможности хмуря брови.
Наконец Шахназаров отодвинул фанеру, лёг навзничь.
— Кончил?
— Потерпи. Осталось самое главное.— Шах глядел в небо и, зачем-то поднимая то правую, то левую ногу, вздыхал, мычал что-то, непонятное Юрке, опять вздыхал. Юрка тоже стал поочерёдно задирать ноги, пока Шах не спросил удивлённо:
— Ты чего это... дрыгаешь?
— Я — как ты...
— Так я же — для разминки.
— И я — для разминки.
— Ну, брат, даёшь!..
Опять Шаха потянуло к фанере. Вырвал, из тетради чистый лист, застрочил карандашом, выговаривая каждое слово:
Юрка, что такое «бирюза»?
— Не знаю...
— Я тоже не знаю. Вот дела... Помоги найти такое слово, чтоб кончалось на «за». Для рифмы, понимаешь?
— Коза!— выпалил Юрка.
— Не-ет,— покачал головой Шахназаров.— «Коза» не годится. Не идёт ни в какие ворота.
— Оса. Коса. Волоса.
— Нет, Юра,— вздохнув, сказал Шахназаров.— Ты, как вижу, тоже не Пушкин. Стой! Идея! Ты полежи тут, я — сейчас.
Шах помчался в городок. Вскоре вернулся, протянул Юрке альбом в бархатной обложке.
— Полистай. Тут у меня много интересного про крейсер «Варяг». А я по стихам пройдусь. Не может быть, чтобы здесь не нашлось ничего подходящего. Пушкин — это, брат,— голова!
Каждый занялся своим делом. Юрка с интересом вглядывался в фотографии бородатых офицеров, усатых матросов, каких-то кораблей, Шахназаров торопливо листал книгу.
— «Буря мглою небо кроет...» Не то. «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною...» При чём тут Грузия? Стоп! «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Как раз то, что надо! Только почему — «любил»? Сделаем так: «Я вас люблю так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть... другим...» Вот тебе и раз... Зачем же — другой? Сплошная нескладуха вышла. Вроде как сам хочу, чтобы её ещё кто-то любил. Эх, была ни была, до конца переделаем. Верно, Юрка?
— Ага.
— Вот! Теперь уж — точнее не придумаешь. «Я вас люблю так искренно, так нежно! Не дай вам бог любимой быть другим». Пойдёт?
— Пойдёт. А кого ты любишь?
— Я же сказал: одного хорошего человека. А в общем-то, я многое люблю,— добавил Шахназаров, заклеивая конверт.— Вот этот лес, небо, тебя люблю и всех добрых людей. И радуюсь! Знаешь, чему?
— Не-а.
— Тому, что родился на свет не букашкой, к примеру, а человеком. Сознательно живу, всё вижу и понимаю. Сейчас — полдень. Как ты заметил, что он наступил?
— Жарища! Солнце почти над головой.
— Во! И ты это понимаешь. Значит, ты тоже существо разумное.
— И собаки... языки высунули...
— Опять верно! Жара... Берёзки и ёлки тоже, гляди — словно бы обвяли... А ночью я их, знаешь, какими вижу? Будто стоят витязи в шлемах, пики подняли, точь-в-точь из сказок вышли. А утром встану — опять радуюсь: солнце светит, лес шумит, и такая красота кругом, аж дух захватывает!..
На тропинке, ведущей к казарме, показался дневальный.
— Шах, к замполиту!
— Иду!— сразу сникнув, ответил Шахназаров. Сложил конверт пополам, сунул в нагрудный карман гимнастёрки.— Не повезло мне малость, Юрка... Написал, а передам неизвестно когда. Дела-а... Ну, жми домой, а я огонь погашу и на ковёр.
— Как это — жать?
— Ну, беги, значит...
— А на какой ковёр тебя вызывают?
— Так говорят, когда начальство требует. На ковёр, мол, пошёл.
— Опять ругать будут?— испуганно спросил Юрка.
— Ничего, переживём! Главное, у тебя теперь звёздочка есть... Пойдём, доведу до проходной...
Опустив голову, Шахназаров шагал впереди, Юрка, стараясь ступать пошире, поспешал за ним и пытался представить, как он выглядит со стороны в своём мундире, туго подпоясанном широким офицерским ремнём, на котором с правой стороны, чуть оттягивая его, поблескивала коричневая новенькая кобура.
