— Привет, я Рональд. — Он протянул мне до того висевшую вяленой рыбой руку. Отдаленно этот субъект напоминал молодого Фернанделя.
— А где твоя роза? — прошипела я. Карие глаза недоверчиво глянули на меня:
— Я подумал, будет достаточно, если ты придешь с розой.
— А чего же ты тогда дал мне продефилировать мимо твоего стола и, не обмолвившись ни словом, заставил торчать здесь? — негодовала я дальше.
Он все еще держал протянутой свою рыбу, то есть руку, и выглядел так, как будто вот-вот ударится в рыдания.
— Ты выглядишь немного иначе, чем я ожидал. Чуть-чуть похуже.
— Ты и сам не Адонис!
Из его левой ноздри надулся пузырь сопли. Левое веко задергалось.
— Да ладно, садись! — Я схватила его за руку и дернула на стул рядом с собой. — Так, значит, ты Рональд, — сказала я, чтобы как-то разрядить атмосферу.
Рональд судорожно ломал пальцы. Лицо его все было в пигментных пятнах, прическа лет двадцать как вышла из моды, и, неприятно, но должна сказать: он вонял.
— И ты, значит, строитель мостов? Это очень интересно, — взяла я разгон.
Рональд кивнул.
— Эстетически одаренный?
Рональд снова кивнул.
Я порционно отпускала яд:
— И в свободное время ты занимаешься… чем, музыкой?
Ну, выманила-таки улитку из ее домика!
— Да. — Рональд сиял. Но взор его был направлен не на меня, а через мое плечо в сторону витрины с пирожными.
— Может, ты хочешь кусочек торта? — осведомилась я.
— Да! — Он кивнул, но не сделал и попытки махнуть официантке или самому подойти к витрине.
Я постепенно теряла терпение. И этот слизняк способен на шантаж?
— Можно мне кусочек сырного торта, пожалуйста? — попросил Рональд, скосив взгляд к скатерти.
И это мужик?
Я встала, прошла к витрине, заказала ему кусок сырного торта, а сама решилась на кусочек лимонного.
Когда я вернулась к столику, Рональд ощипывал невидимые катышки со своей жилетки.
— Сейчас принесут, — сказала я. — Ну, так расскажи, ты поешь? Или играешь на чем-нибудь?
— Я инструменталист, но не хотел бы раскрывать, на каком инструменте играю. — Для его пропорций голос звучал чересчур энергично. — У меня уже есть горький опыт: женщины не могут понять моего пристрастия к этому классическому инструменту. А я не переношу, когда над ним измываются!
Когда он возбуждался, то начинал брызгать слюной. Плевки оросили оба кусочка тортов, которые официантка подала в тот момент.
Адье, лимонный торт…
— Я и не собираюсь издеваться над твоим выбором, — пообещала я.
На чем, ради всего святого, мог упражняться этот идиот? Треугольник? Губная гармошка? Свирель?
Рональд потряс головой, а потом склонился над столом так, что его губы оказались на уровне столешницы, вонзил свою вилку в торт наподобие вертела от шашлыка — раз, два, финито! — от торта остались одни воспоминания.
После чего Рональд снова выпрямился и от души рыгнул.
Больше всего мне хотелось сказать ему: «Хороший мальчик!», постучать по спине и заправить выбившуюся прядь за левое ухо.
— Можешь съесть и мою порцию, — вместо этого предложила я.
— Правда? — В полном восторге он снова склонился над столом и в момент сгреб и лимонный торт.
Я, как завороженная, наблюдала за ним.
Чары отвращения. В качестве мужчины он, конечно, в расчет не шел. Но как объект исследования был настоящей находкой. Крафт-Эбинг[55] без сомнения диагностировал бы психосексуальные нарушения, вызванные травматическими повреждениями Рональдова эго в детском периоде, отягченные длительным принудительным воздержанием на фоне перманентного подавления влечения с благоприобретенным слабоумием.
— А ты еще и поешь, когда играешь на своем инструменте? — возобновила я наше общение, после того как он забетонировал в себя и кусок лимонного торта.
— При игре на блок-флейте петь невозможно, — сообщил Рональд.
Ну что ж, в этом есть своя голая правда.
Итак, блок-флейта.
Хотя блок-флейта еще не самое худшее. Разве щедро одаренный Георг Филипп Телеманн, знаменитый ритмической четкостью своих произведений, не сочинял помимо оркестровых опусов, опер и церковной музыки также пьесы для блок-флейты?
Блок-флейта.
Я сконцентрировала свой взгляд на лечебных чулках бабульки за соседним столиком, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице.
— И какую музыку ты предпочитаешь, классическую или современную?
Рональд вытащил нечто, что я поначалу не заметила и что все это время, похоже, болталось на спинке его стула, а именно: бордовую сумку.
Из нее он извлек нотную тетрадь. «Классические произведения Синатры» — гордо красовалось на обложке. Старые зонги Фрэнка Синатры, переложенные для блок-флейты?
— Извини, я на минутку, — прохрипела я и поспешила в дамскую комнату.
Раньше здесь еще сидели живые служительницы, сейчас все было пусто, так что я смогла высмеяться без помех. О боже!
Разумеется, я видела всю подноготную этой дешевой балаганной комедии. На самом деле, в случае с Рональдом речь шла о классическом импотенте-женоненавистнике, который в лицемерной невинности вываливал неудовлетворенность на свои жертвы. Он на свой лад провоцировал женщин на язвительность и, достигнув цели, находил оправдание своей несостоятельности в их порочности. Я живо представила себе, как Алекс при первой встрече расхохоталась ему в лицо.
Без сомнения, именно в его доме я найду голые фотки и дурацкие дневниковые записи! Надо только попасть в его дом и — и вуаля [56] — преступление раскрыто!
Вернувшись, я застала Рональда за воспроизводством большой пирамиды Гизы из кусочков сахара. Как раз в этот момент он пытался вылепить модель сфинкса с помощью своей слюны из моей роскошной розы на длинном стебле.
Я подсела к нему.
— Рональд, я нахожу тебя суперсимпатичным. Пойдем к тебе!
Он чуть не подавился слюной.
— Ко мне? — Его глаза чуть не вылезли из орбит. — И что мы там будем делать?
Лишать его девственности?
Я только собралась заверить его, что с удовольствием послушаю его собственную новую версию «Нью- Йорк, Нью-Йорк», которую он сыграет мне на флейте, как из-за соседнего столика решительно поднялась дремавшая там бабуля.
— Рональд, идем! — скомандовала она.
— Сейчас, мамочка! — Рональд поднялся.
— Как? Что? — Я совершенно обалдела.
— Юная дама, — голос старушенции протрубил, как сирена в тумане, — я ни в коем случае не считаю
