Застава

тоской белый свет усыплю. За мужа моего дорогого и сыночка ненаглядного, за матерей, потерявших дитяток милых, за вдов безутешных, за калек, людьми брошенных.

Мама!

Тень в горящих вратах Перехода обратилась на юношеский голос.

Мама, зачем? – Лис шёл по ковру без звука и движения. Солнечный свет играл в рыжих волосах, окрасив кудри в золотисто-льняные тона. – Зачем месть, мама? Прости тех, кто породил твою беду. Справедливостью теша себя, не ведаешь, сколько новых вдов, беспомощных калек и материнских слёз принесут в мир людской твои деяния. Прости и упокойся в Памяти земной. Иди сквозь огненные кольца Полоза – хранителя и покровителя своего.

Семь годов. Семь дорог –
Путь остывшей души.
Загляни за порог
И свечу не туши.
Там дитя первый крик,
Смех невесты младой,
Старика смертный лик –
То круг жизни с тобой.
Веры стойкая твердь
Рушит горести тризн.
Кто родится на смерть,
Умирает на жизнь.

За границей перехода секундная стрелка на настенных часах щёлкнула один раз.

Помнишь тот Новый год? Ты подарила Серёже оловянных солдатиков. Мы играли на этом ковре, – Лис медленно опустился на одно колено и положил ладонь на старый истёртый ворс. – Мы выстраивали русских богатырей и немецких рыцарей в одну колонну, и это был большой мирный парад среди конфетти и серпантина.

Суровый лик под чёрным платком на мгновение ожил. В бликах белого пламени сверкнули ласковые искорки, приоткрылись и чуть порозовели тонкие губы, нерешительная улыбка разгладила глубокие морщины на высоком челе.

Стрелка на часах шагнула на следующее деление.

Серёжа…

Лис встал и низко опустил голову.

Огонёк его свечи горит во мне, – тихо ответил он в пустоту.

За границей этого света раздался протяжный тоскливый стон. Холодная маска Смерти вернулась на прежнее место, и мёртвый лик Пятницы приблизился к самому огню.

Ложь, – прошипела чернота.

– Брат, сойди с ковра, – шёпотом крикнул Лису один из близнецов. Оба стояли на самой кромке клетчатого покрытия.

Ложь… Лживый Змей обещал мне вернуть сына, а послал тебя, змеиное отродье. Не сын ты мне! Вон из моего дома!

Лис почувствовал, как нестерпимо горячие пальцы вцепились в его плечо. Нелегко было сопротивляться Туру в подобные моменты, но юноша изловчился удержать равновесие и крикнул в удаляющийся Переход.

– Семь дней! Людмила, через семь дней с тобой будут мир и покой.

Секундная стрелка тюкнула о циферблат в третий раз.

– …водичку поменяла, – продолжала Надежда Сергеевна, обеспокоенная поведением канарейки. – Лили, миленькая. Не кричи, не пугай меня старую. А не то твой хозяин разозлится. Вот молодец, Лили. Фю- фю-фю. Умничка, птичка!

Канарейка впрыгнула на жёрдочку и отрывисто чирикнула.

– Спасибо, Надежда Сергеевна, – Борис Полозов улыбнулся хозяйке.

– Вот так родственники ваши жили, – вздохнула старушка и плотно затворила дверь. – Вы Мише письмо по компьютеру пошлите. Спросите про Люду. Я абсолютно убеждена, он будет рад ответить. Он специально мне электронный адрес оставил, если вдруг его кто-то незнакомый спрашивать будет. Вы идите в мою комнату, там открыто. А я пока чаёк поставлю.

– Надежда Сергеевна, мне, к сожалению, пора уезжать. Если позволите, я позвоню вам.

– Жалко, мало погостили-то. Но ничего, сейчас и телефон, и адрес для компьютера напишу… Где-то у меня тут карандаш был…

* * *

Горячее марево качалось над асфальтом, но дневная жара пошла на убыль. Прохожих стало заметно больше, равно как и автомашин, снующих по переулкам. Полозовы пешком выбрались из квартала старых питерских домов и упёрлись в набережную Фонтанки. На другом берегу господствовал Летний сад. Без каких-либо вербальных и невербальных переговоров братья направились в оазис тишины, красоты и гармонии.

Не обращая внимания на осторожные взгляды билетёрши на входе, Полозовы обогнули Карпиев пруд, проследовали вглубь тенистой аллеи и сели за крайний столик летнего открытого кафе возле аккуратно постриженной зелёной изгороди.

Лис положил локти на стол, опустил голову на руки и уставился в белый пластик. Ворон снял очки и, зажмурившись, принялся массировать переносицу. Тур тяжело откинулся на высокую спинку стула.

– Болит? – Ворон прервал своё занятие, чуть только близнец прижал ладонь в чёрной перчатке к левому боку.

– Пустяки. Шов потянул слегка.

Лис приподнялся.

– Из-за меня, да? Прости. Я хотел успеть ей сказать.

– Не бери в голову. В отличие от всего остального, твои слова возымели хотя бы какое-то действие.

Юноша опять ткнулся подбородком в скрещённые на столе руки.

– Я не заметил, – вздохнул он. – И следа Кикиморы тоже не видел.

Близнецы вяло кивнули.

– Времени много прошло. Опоздали за её следом, – произнёс Ворон.

Лис покосился на него, и что-то в облике старшего брата ему не понравилось.

– Очки надень, – предупредил Тур.

– М-м? – Ворон лениво посмотрел на себя в тёмные стёкла. – О, чёрт!

Очки были немедленно водворены на место. И не напрасно. Карие, обычно тёплые живые глаза зияли мёртвой пустотой.

– Тур, руки как? – спросил он в свою очередь, заметив, что близнец держит ладони плотно сомкнутыми.

Тот вздохнул, медленно снял правую перчатку и представил братьям на обозрение тыльную сторону кисти. Кожа на руке была желтовато-белой, с примесью синевы, а под коротко подстриженными ногтями, венчавшими длинные ровные пальцы, растеклась чернота.

– Как обычно, – Тур натянул перчатку. – Но сегодня мы контачили с тем светом слишком долго.

– Она ждала нас, слыхали? – напомнил Ворон.

– Не удивлюсь, если Надежда Сергеевна далеко не так болтлива и доверчива, как предстала перед нами, – согласился Тур.