Она успела на своё место вовремя: в отдалении послышался цокот копыт, из?за поворота показалась колесница Годейры. На царице золотой шлем с гривой белых конских волос по гребню. Пурпурный пеплос ниспадает с плеч до самого дна- колесницы, копье с голубой перевязью — знак паномархи — она держит в руке на отлете. Тройка коней' в изукрашенной золотыми и серебряными бляхами сбруе легко несет тяжелую, окованную медью колесницу. За Годейрой скачет ее телохранительница Исхена, за ней всадницы личной царской охраны.
И снова звуки резкого и короткого сигнала пронеслись над агорой. Площадь на мгновение притихла. Царская колесница с грохотом вырвалась на агору, возничая ловко развернула лошадей и поставила их против неподвижных рядов амазонок. Тысячи поднятых копий по единому знаку склонились к головам лошадей, приветствуя паномарху.
Чокея знала: сейчас царицу встретит Атосса и поведет внутрь храма. Там Годейру переоденут. Принимать меч Ипполиты можно было только в освященных храмом одеждах.
— Глянь, впереди Священная, — шепнула Лота.
Атосса остановилась около жертвенника, она тихо, но властно что?то говорила своим спутницам. Высокая, чуть–чуть располневшая, она выделялась среди других. На вид ей Чокея дала лет тридцать, но на самом деле верховной жрице шел тридцать девятый год. Чокее трудно было понять, сильно ли постарела Атосса. Были видны темные волосы с седой прядью да золотой венчик на них, ярко блестевший в лучах утреннего солнца. На Священной одет голубой, почти без складок, хитон, скрепленный двумя пряжками на плечах. К этим же пряжкам пристегнут темно–вишневого цвета пеплос — он спускался до земли, закрывал плечи и спину жрицы. На тонкой серебряной цепочке висел медальон в виде пчелы; Чокея знала, что великая наездница, создавая Фермоскиру, уподобила ее пчелиной семье. Матка — царица, боевые пчелы — наездницы, рабочие пчелы — рабыни, ну а мужчины — трутни. Их берут по надобности и затем безжалостно убивают. Чокея видела изображение пчелы и сот не только на медальонах амазонок, но и на стенах крепости, на щитах наездниц.
Переодевание прошло быстро. Открылись двери храма, и царица снова появилась на площадке перед храмом. Теперь она одета как и подобает басилевсе. Ее пеплос отличался от пеплоса Атоссы цветом — он был ярко–оранжевый.
За царицей следовала Гелона — Ясновидящая. Ее одежда мало чем отличалась от одежды Священной, только на голове не было венца. Рядом с Гелоной шла Антотора — предводительница храмовых амазонок. Блестящий бронзовый шлем с черными перьями; кожаный нагрудник с нашитыми на нем металлическими бляхами; пояс с подвешенными к нему бронзовыми пластинками образовал как бы короткую юбку; поножи на коленях начищены до блеска. Чуть поодаль шла Пелида — верховная судья Фермоскиры и пятый член Совета. Шестой шла Лаэрта — одна из самых богатых амазонок. Она управляет гоплитками и содержит паннорий — заведение, где воспитываются девочки со дня рождения и до пяти лет, и два гимнасия, где учатся молодые амазонки с пяти лет до пятнадцати.
Царица поднялась по широкой лестнице под портик храма и выбросила руку над плечом. Пики снова поднялись над рядами. Оркестр храмовых флейтисток заиграл гимн Фермоскиры, и раскрылись двери храма. В них показалась Атосса в белом как снег хитоне и голубом пеплосе. На вытянутых руках она держала меч. Торжественно и медленно она подошла к царице и, когда та опустилась на одно колено, передала ей священное оружие. Годейра приложилась губами к холодному металлу, встала, повернулась к войску и, подняв меч над головой, трижды взмахнула им. Затем вложила в ножны у пояса. Оркестр смолк, и в тишине площади зазвучали слова Священной:
— Дочери Фермоскиры! Именем царственной наездницы всеблагой Ипполиты мы посылаем вас сегодня на ратные подвиги. Поведет вас ваша паномарха, басилевса Годейра, да хранят ее боги на поле битвы. Помните, девы, паномархе вручили мы священный меч, который подарен нашей покровительнице богом Ареем. А в наосе храма нашего, помните об этом всегда, остался священный пояс Ипполиты, как залог непобедимости дочерей Фермоскиры. И да благословят вас боги, и да ниспошлют они вам удачу в чуждых вражеских пределах!
Годейра спустилась с подножья храма, встала на колесницу, подняла над головой меч Ипполиты:
— Взываю я к тебе, Арей, великий бог войны! Даруй нам ярость в битве, даруй мне силы, чтобы я этим священным мечом разила всех врагов, чтоб не знали мы поражений в этом походе. Знайте, дочери Фермоскиры, мы идем в дальнюю Кабиру. Великая и могучая Ипполита! Даруй нам победу на полях битвы!
И вся площадь в едином дыхании повторила за царицей:
— Даруй!
Вложив меч в ножны, Годейра поклонилась храму, положила руку на плечо возничей. Та дернула вожжи, тройка встала на дыбы, затем рванула колесницу и. вымахнула через проход между рядами на главную улицу, ведущую к крепостным воротам. За ней, грохоча копытами о мостовую, устремились конные сотни.
Зимний поход на Кабиру начался.
Годейра сказала себе: после зимнего похода она должна сделать Лоту полемархой. Еще в начале пути они договорились: царица приведет войско к городу и там всю–власть над ним передаст Лоте. Царица верила в подругу, знала, что она проведет бой не только решительно, но и умело. Когда Лота вернется домой с победой, противницы в Священном Совете прикусят языки.
Поэтому все дорожные заботы царица взяла на себя: она шла впереди сотен, высылала разведчиц, искала место для привалов, заботилась о корме для лошадей. Лота шла в хвосте колонны, ей велено было сберегать свои силы для боя.
Легко катится по накатанной дороге колесница. Кони идут ровной рысцой. Чокея сидит на облучке, Лота лежит на шкурах: не то спит, не то дремлет. Дорога нескончаемо длинная, ярко светит луна. От земли идет пар, конец; южной зимы всегда теплый. За день солнце нагревает почву, ночью становится чуть холоднее, и земля дышит запахами весны и возрождения. Чокею тоже клонит ко сну, она изредка оборачивается, бросает взгляд на освещенное луной лицо Лоты, думает. От Лоты веет силой, свежестью и чем?то радостным, необъяснимым. Ей бы в эту пору любить, дарить ласки, сплетать венки из цветов... А она вместо этого трясется на жесткой колеснице, а завтра, быть может, начнет разить врагов мечом и копьем, а лицо ее будет пылать яростью. И словно угадав мысли возничей, Лота, не открывая глаз, спросила;
— Скажи, Чокея, ты любила когда?нибудь? У тебя был... мужчина?
С Чокеи дремоту сняло как рукой. Амазонки никогда при ней не говорили о мужчинах. Они, как ей казалось, презирали их и считали основными врагами. Если нужда заставляла амазонку произносить слово «мужчина», она всегда добавляла «этот презренный скот».
— Там, на моей родине, остался жених. А может, его убили в налете, — грустно отвечает Чокея. — А ты, госпожа, любила?
— Мужчину нельзя полюбить, —Лота открыла глаза, приподнялась на локтях. — Он грязный и дурно пахнет.
— Но мы идем за мужчинами.
— Трутень — не мужчина. Его вымоют в священной воде Фермодонта.
— Амазонки?
— Что ты — рабыни. До агапевессы амазонка ни за что не прикоснется к мужчине рукой. Только оружием.
— Ты была на агапевессе?
Лота отрицательно покачала головой.
— Почему? Ведь ты, я знаю, четырежды бывала в зимних походах и приводила немало пленных.
— Я продавала их. Моя мать не хочет иметь рабынь... Мы строили дом, и нужны были деньги.
— Я не знала, что пленных можно продать. Кому?
— Мало ли кому. Гоплиткам, храмовым. Они не ходят в зимние походы. Гоплиткам нужно охранять город, а храмовые молятся за победу.
— Царица тоже продает?
— Годейра — нет. Она дарит. И богатые наездницы дарят тоже.
— В этот раз... ты пойдешь?..
— Не знаю. Мама всегда говорит мне: «Успеешь». Я знаю, она хочет, чтобы я не как другие... Она хочет,
