Одеты они были по-разному. Одни — в тонкие греческие хитоны, другие — в полупрозрачные персидские одежды. Но песня была не греческая. Она была иная, незнакомая. Словно сама степная ковыльная даль выдохнула ее из своего сердца. Все притихли. И, казалось, одна мысль объединила и гостей и царскую свиту. И мысль эта была — любовь.
— Ах, Сириск, — вымолвил наконец Агар, когда песня смолкла. — Вот слушал я эту песню, смотрел на тебя и радовался. Ты такой же, как и мы. И разве пошел бы я на тебя войной? Да и боги у нас одни, как написано в труде твоем. И все же, сколько помню себя, столько вы убивали нас, а мы убивали вас. Но в детстве, когда я был юн, войны не было. И греки часто гостили у нас. И так же, как прекрасно детство, как оно мимолетно, так и мир, что был тогда, ушел навеки. А сколько верных друзей моих, сколько братьев моих, ушли навсегда в царство теней… Не так мы живем, Сириск, не ладно!
Сириск молчал. Он вспомнил Крита, убитых безвинных девушек-канефор. Вспомнил дым и пламя над своей усадьбой. Вспомнил Скилла со стрелой в спине, падающего в морскую пучину.
— В силах ли ты и я изменить этот мир? — Сириск уже не сомневался в искренности слов Агара. — В силах ли эта прекрасная песня изменить нас надолго? Или прав Евфрон, что нет в мире иного закона, кроме закона силы и борьбы. И живым остается только тот, кто сильнее и умнее. Так?
— А по сердцу ли тебе этот закон, Сириск? — Агар внимательно следил за глазами юноши.
— Видят всемогущие боги, царь, нет. Не по сердцу. И я поклялся себе в день, когда…
Мощный удар колокола прервал грека. Звук был настолько силен, что казалось, тот, кто его породил, вложил в него всю силу. И верно, больше звука не было. Страшная боль пронзила сердце Сириска. Боль, знакомая еще с клера.
Свита, воины — все окружение царя, — не успели даже вскочить. Дверь распахнулась, и в покои влетел воин. Весь в крови, он рухнул на колени, зажимая рану на груди. Он что-то силился сказать, но упал на пол, и кровь окрасила ковер под царскими ногами. Все вскочили, выхватили оружие. И в этот же момент двери не выдержали напора множества людей. Они распахнулись, и толпа из воинов охраны и нападавших ввалилась внутрь царских покоев. Визг девушек, стоны раненых, звон мечей, проклятия — все слилось в единый рев и стон.
И тут Сириск увидел Амагу. В сияющем панцире и шлеме, точно богиня Немесида, она ворвалась в покои царя. Круша охрану, неуклонно разя всех, кто мешал, она шла к Агару. Рубка близилась к завершению. Воины Амаги убивали всех, кто сопротивлялся. Сириск едва успел бросить взгляд на Скилура и увидел: мальчик поднял тяжелый сарматский меч и взглянул на царицу.
— Амага! — только успел крикнуть Сириск. Он бросился на Скилура, повалил его, и тут же схватка у трона завалила их телами. Крик Сириска утонул в общем реве и шуме.
— Он мой! — этот крик Амаги словно разметал в стороны тех, кто был еще живой. Амага подошла к Агару. Царица держала свой меч, отпустив его острием вниз. И этот жест силы заставил Агара отпустить свой меч. От потери крови и ран он еле стоял на ногах. Вся его охрана, все его братья были уже мертвы.
— Я ведь просила тебя, царь: не тронь Херсонес. А ты коварством хотел взять…
Амага повернулась к Агару спиной и медленно пошла к выходу. Тень от царя, освещенного факелами, дрожала на стене. И в тот момент, как рука на тени поднялась, Амага резко качнулась в сторону и одновременно метнула свой меч. Клинок Агара с треском вонзился в дверь, а меч Амаги пронзил незащищенную панцирем грудь царя, кинул его на спину.
— Всех до единого! — тихо сказала Амага.
Воительницы, охрана царицы, безжалостно кинулись на тех, кто еще оставался в живых. Сириск, видя, что не успеет, закрыл мальчика своим телом. Но Скилур от боли и отчаяния, громко и отчетливо крикнул:
— Сириск! — мальчик хотел вырваться из-под грека, чтобы убить Амагу, но был не в силах сделать это.
Но этот же крик спас их. Амага резко подняла меч кверху, и все замерли.
— Сириск?! — удивленно произнесла царица и подошла к тому месту, где среди горы окровавленных тел, грек боролся с мальчиком. — Отпусти его, — приказала она.
Сириск встал, помог Скилуру подняться на ноги.
— Ты кто? — обратилась царица к мальчику.
— Я Скилур, сын Агара, и я убью тебя, — охрипшим голосом скорее прошептал, чем промолвил царевич.
— Что ж, — также тихо ответила Амага. — Убей.
Мальчик побледнел, но не в силах даже поднять меч, качнулся и рухнул на пол. Амага посмотрела на Сириска.
— Его не трогать, — кивнула на него. — И скажи царю Скилуру, — она указала на мальчика, лежащего на полу, — пусть правит достойно. Не как его отец.
Амага бросила еще один долгий взгляд на Сириска и стремительно вышла из покоев. Сириск не успел даже слова вымолвить. Он уложил мальчика на ложе, а когда поднял взгляд, в покоях уже не было ни одного сармата. Только стонали раненые. Безмолвно лежал на спине Агар, удивленно глядя вверх.
В этот момент какой-то шум привлек внимание Сириска. Он выбежал наружу. Всюду валялись убитые, стонали раненые. Дворец Агара был расположен на возвышенности. Отсюда хорошо просматривалась вся округа, виден был весь город. И грек увидел: вдалеке, там, где простирались бескрайние степи, поднималось огромное пыльное облако. Было ясно — это скифское войско неслось на помощь царю.
Всюду по городу сновали всадники и всадницы. И по одежде, и по осанке Сириск узнал многих из них — это были ойорпаты с Дороса. Внизу, окруженная свитой, на белом коне гарцевала Амага. Рядом с ней, на таком же белом коне, окруженная своими ойорпатами, выделялась красотой и осанкой царица Дороса — Агнесса. Сириск сразу узнал ее по хищной манере держаться в седле.
Совет был не долог. Всего несколькими словами перекинулись царицы, и оба войска — Амаги и Агнессы — двинулись к выходу из города, следуя за своими предводительницами. Без суеты, четко и быстро воины выстроились у городских ворот. Амага что-то крикнула, и сотни голосов разнеслись в ответ жутким криком. Медленно набирая бег, выплескиваясь из городских ворот, конная лава пошла навстречу скифскому войску. Но скифы также неотвратимо летели навстречу. И тогда Амага подняла меч и указала направление Агнессе. Царицы повернули в разные стороны. И воины их также разделились на два потока, как бы впуская внутрь скифское войско. Скифы приняли это за трусость и с гиканьем и свистом пошли еще быстрее. И когда кони противников поравнялись, с обеих сторон в скифских коней полетели путы — два обожженных глиняных шарика, соединенных длинными, кожаными ремешками. Десятки коней тут же попадали, запутавшись ногами в кожаных тенетах. В центре скифского войска образовалась давка. В пыли и ржании коней было трудно что-либо понять. Задние ряды натыкались на упавших передних и тоже падали. А с двух сторон уже свистели стрелы. И много погибших и раненых осталось в центре свалки.
И тут Сириск услышал:
— Хозяин, скорее вниз! — эти слова донеслись откуда-то снизу, из пыли и шума. Оцепенение прошло. Сириск бросился по ступеням крепости на зов.
Скифы, вооруженные кто чем, бежали за город, туда, где разгоралась битва.
В этой давке неожиданно к греку подбежал юноша в скифском вооружении.
— Ты Сириск? — крикнул он и, получив утвердительный кивок, ни слова не говоря, схватил его за руку и потащил в сторону от толпы. Они забежали за дом. Там стояли четыре лошади. Также молча, воин буквально втолкнул Сириска на одну из них, сам вскочил на вторую. Когда Диаф оседлал третью, они с места пошли в галоп, смешавшись с толпой. Вскоре людской поток выплеснул их за пределы городской стены.
Сражение было в самом разгаре: окруженные с двух сторон, под постоянным обстрелом ойорпат и сармат, лишенные царя и какого-либо управления, скифы явно терпели поражение.
Амага стояла на возвышении, окруженная охраной. Она только изредка поднимала меч, указывая в том или ином направлении. И тут же кто-то из свиты скакал туда, где бой разгорался с новой силой. Казалось, сарматы без слов понимали любой ее жест. Как только воин, ведущий Сириска и Диафа, был замечен Амагой, царица подняла вверх меч. Стоявший рядом воин немедленно поднял особый знак на высоком древке: это был сигнал Агнессе.
