красным карандашом, поддерживал все мои мероприятия по части доставления Миньке всяких удовольствий.
Приходили к нам ребята Проминского, польского рабочего-ссыльного, у которого была очень большая семья. Ребята обычно приходили с родителями — с отцом. Проминский охотно и много пел польские революционные песни. Поет Проминский, вторит ему Владимир Ильич, подтягивают ребята. Владимир Ильич шутил и возился [с ними]. Помню, как однажды он долго улыбаючись наблюдал шестилетнюю Зосю Проминскую, которой я вырезывала зверьков из бумаги и которая смеялась от радости, на них глядя.
После ссылки Владимир Ильич уехал в Псков, поближе к Питеру, а я осталась доживать ссылку в Уфе.
В Пскове Владимир Ильич столовался у Радченко, там были две девчурки-малышки, с которыми он особенно охотно возился. Потом он, смеясь, рассказывал мне, какие это милые и забавные ребята.
Летом Владимир Ильич приезжал ко мне в Уфу. В это время я давала уроки дочке одного машиниста — десятилетней девчурке. Она приходила ко мне на дом. Раз я застала девчурку с котенком на руках, беседующую с Владимиром Ильичей. Она рассказывала ему, что когда мы занимаемся, котенок просится в комнаты, просовывает лапу в щелку под дверью. Ей тогда делается ужасно смешно, и она не может заниматься. Владимир Ильич смеялся, качал головой, гладил котенка и говорил: «Как нехорошо! Как нехорошо!» А потом, когда мы занимались, он на цыпочках проходил мимо двери, чтобы не мешать нам заниматься.
Владимир Ильич относился всерьез к занятиям ребят, к тому, что они говорят и делают. У него не было и тени того пренебрежительного отношения к детям, того невнимания к ним, которое так часто бывает у взрослых. И потому ребята очень любили его.
Он терпеть не мог манеру превращения детей в игрушку, заставлять их повторять слова, смысл которых им непонятен, терпеть не мог бессмысленного баловства. Он уважал права детей. В детях видел он будущее.
В статье «Рабочий класс и неомальтузианство» в 1913 г. он писал о том, что надо растить детей так, чтобы они «лучше, дружнее, сознательнее, решительнее нашего
Товарищи, вы все, вероятно, читали напечатанную в сегодняшних газетах речь[24] т. Сталина, где он говорит о том, что рабочие, которые так героически работают, которые принимают участие в ударничестве, в соцсоревновании, — они предъявляют тоже определенные требования, требования на культурном фронте.
И вот, товарищи, одно из таких требований — это широкий размах дошкольного воспитания.
Мне вот приходилось быть в Орехово-Зуеве. Я туда ездила по вопросу о библиотечном деле, но на всех тех собраниях, которые там происходили, говорили не столько о библиотечном деле, сколько о дошкольнике. Выступали работницы и горячо требовали широкого охвата ребят дошкольными учреждениями. Там у них есть несколько чудесных дошкольных учреждений.
Я зашла в один детский сад, который у них находится в клубе, приоткрыла дверь, смотрю: стоят ребятишки, стоят очень серьезно, вереницей — руки собираются мыть. И вот посмотрела на меня одна девчурка и говорит: «Тетя, ты порядков не знаешь, — разве можно заходить в пальто?» Дошкольное воспитание — это у нас новая область, мы совершенно по-новому воспитываем ребят. Но надо сказать, что эти наши учреждения только дразнят людей. Их чересчур мало. Не так мало, как несколько лет тому назад было, но по сравнению с теми требованиями, которые есть, конечно, у нас размах дошкольного дела совершенно недостаточный. Нам необходимо на 100 % всю детвору охватить, и в первую очередь, конечно, детей работниц. Сейчас, когда женщина пошла на производство, не на кого ведь ребят оставить. А мы что имеем? Конечно, мы все читаем в газетах, что вот новые стройки на 100 % обслужены. На первый взгляд это кажется замечательно хорошо. Но ведь надо знать, что на новостройке часто работает только холостежь, а у семейных семьи потом переедут, и ребят там не так много, так что обслужить их не так-то мудрено. А вот, например, я получила письмо с Сельмашстроя. Как там дело обстоит? Правда, там пишется о яслях, а не о детсадах. Сельмашстрой имеет 15 тыс. рабочих, а детей, которые обслужены яслями, –192 человека. Как обслуживаются дошколята — об этом в письме ничего не говорится, но говорится о другом, которое тоже показывает, что с дошкольным воспитанием там не весть как хорошо дело обстоит. Рассказывают, что для рабочих столовка есть, а для семей рабочих столовки нет. Для детишек никакой столовки нет. И многие рабочие хотят унести свой обед домой, чтобы ребят накормить. Так стоит в дверях милиционер и не дает унести обед. Очевидно, и мать и отец заняты, и ребята едят всухомятку, присмотреть за ребятами некому. Вот такое положение, конечно, ненормальное и заставляет говорить о том, что размах, который надо придать дошкольному делу, должен быть гораздо шире, гораздо больше. Я думаю, что главное дело тут не в деньгах, хотя, конечно, я прекрасно понимаю всю важность ассигнования на дошкольное дело, и мои слова никоим образом не должны быть истолкованы таким образом, что не в деньгах дело, ладно — и без денег обойдемся. Так, конечно, нельзя рассуждать. Но мы знаем уже целый ряд путей и возможностей широко развернуть это дело, а по мере развертывания этого дела будут находиться и новые источники на содержание этого дела. Вот по ликбезу сначала мы только и говорили: а где достать деньги на ликбез? А когда рабочие взялись вплотную за это дело, снизу поднаперли как следует, когда это получило такой размах, как например в ЦЧО, в бывшей безграмотной стране, где поголовно все крестьянки стали учиться, то как-то разговор о деньгах отошел на задний план. И вопрос уже не в деньгах, а в персонале, который учит. Вот что выдвинулось на первый план.
Нам, конечно, нельзя начинать разговор о том, что мы будем работать в дошкольных учреждениях в три смены. С этим и в школе-то ничего не выходит. Последняя смена младших групп уже заниматься не может, а что говорить о дошколятах. Значит, дошкольник днем будет бегать по улицам, а потом на пару часов приходить в дошкольное учреждение. Ведь цель дошкольного учреждения — это обслужить ребят, за которыми некому сейчас смотреть.
Вот на днях у меня была одна американка. Она у меня все расспрашивала: как это матери соглашаются на то, чтобы дети целый день оставались где-то в детсаду? Я говорю: «Ведь матери-то на предприятии или на работе заняты». «Да, — говорит, — все-таки матери, которые могут с ребятами быть, они, наверное, не хотят отдавать». Пришлось ей объяснить, что у нас очень широко общественная работа развита, так что если мать у станка не стоит, то ведет общественную работу. Но это казалось ей совершенно непонятным. У нее буржуазная психология. У нашей работницы психология совсем другая.
Мне пришлось с одной работницей разговаривать о дошкольном деле. Она говорит: «Почему я хочу ребенка отдать в детский сад? Я могу, конечно, и дома няньку нанять, но я хочу, чтобы мой ребенок воспитывался по-новому». Я вот и старалась объяснить американке, которая у меня была, что у нас работница хочет отдать в детский сад не только потому, что некому дома смотреть, а и потому, что она хочет, чтобы ребенок воспитывался по-новому. А воспитание должно быть коммунистическим; если мы начнем говорить о трех сменах, если мы будем заботиться лишь о том, чтобы побольше числом взять, а качеством пониже, то это, конечно, никуда не годится. Нам нужно коммунистическое воспитание ребят, а для этого нужно, чтобы значительное время — если не весь день — ребята были обслужены детскими учреждениями. Итак, первое — размах, 100-процентный охват детей, второе — коммунистический характер дошкольного воспитания — вот те задачи, которые стоят перед нами.
Владимир Ильич говорил по отношению к ликвидации неграмотности: если рабочие сами возьмутся, так это дело может быть быстро проведено. То же самое надо сказать и о дошкольном деле. Если массы сами возьмутся за это дело, то дело это будет проведено. Вот вы, наверное, слыхали и читали про
