смотреть не мог по своей рыбацкой природе.
– Информирован как носитель коллективной беззаветной санкции Объединённого петербургского могущества. – Чокнулись. – Многое сходится. Генон, например, в письме за тридцать второй год сообщает, что в Судане, где как раз и находится одна из башен, есть область, жители которой по ночам перекидываются львами и леопардами, так что место это соседям пришлось обнести огромной изгородью, чтобы остановить набеги оборотней, дерущих без разбора и скот, и людей. Картина, с небольшой поправкой, одна и та же: там аборигены дикие, неистовые, а в Сторожихе, возле вычищенной башни – такие же, но модус бытия у них иной, без кровожадных рецидивов. Потому что они, как и башня, поменяли полюс.
– Да я, Сека, не об этом, – сказал Коровин. – Тут другая нескладуха...
– Тут полно нескладух, – поставил пустую рюмку на стол Секацкий. – В данном случае непостижимость как раз и является свидетельством подлинности. Выдумка сродни рациональности, логической прозрачности, потому что моделируется в основном по тому же принципу причинно-следственной закономерности, в соответствии с которым производится ординарная реальность. А мистика предъявляет совсем другой порядок адекватности – порядок по ту сторону логики, по ту сторону закона достаточного основания, по ту сторону соответствия вещей и лиц самим себе.
– Ты меня, дружок, дослушай. Мне про башни всё понятно, – опрометчиво хватил Коровин, но тут же уточнил: – Насколько моему, конечно, выдающемуся котелку позволено. Значит, так: башни эти подземельные – мистические рычаги истории. Или вроде того – нам, штафиркам, доподлинно такие вещи знать не полагается. На один рычаг то бес какой-нибудь наляжет, то гирьку из удалого сотника Николаши подвесят, чтобы, значит, брат на брата... А другой рычаг то свинья Гектор своротит, то постник и молчальник Фёдор дёрнет, то половой экстремист Илюша, дабы братца уравновесить и героически отечество от наваждения прикрыть. При этом результат, как я понимаю, от наложения друг на друга этих разножопистых сил просчитать невозможно. В общем, бардак полный. Но пока одна из башен у Андрея Алексеевича в ведении состоит, на происки всяких гадюк подколодных есть у нас несимметричные ответы. Верно?
– Наливай, Серёжа, у тебя руки длинные, – сказал Норушкин. – Так в чём же нескладуха?
– В том, что Герасим с Аттилой такие мульки не секут.
– Но они же секут.
Мимо с очередным стаканом чая для Шагина прошла Люба, оставив за собой жасминовый след.
– Видишь ли, Сергей... – Секацкий тщетно поискал глазами плинтус, который с его позиции, как оказалось, был не виден, и вместо пространной речи ограничился ремаркой: – Андрей сказал, что они только внешне как люди, а на самом деле – вроде бы духи тьмы и демонопоклонники.
– И на хера им башня? У них без неё что – полного мондиализма с глобализмом не выходит?
– Не знаю, Серёжа, – действительно не знал Норушкин. – К сожалению, наш разговор вульгарен. И самое печальное, что он, пожалуй, коль скоро уж касается вещей, которых касается, не может быть иным. Так вот, эти два голубчика меня как злой и добрый следователь разводят. Сначала Герасим наехал – не сильно, а так, чтобы пугнуть и пощупать только. Зато из дяди моего уже не в шутку жилы вытянул, а как увидел, что толку нет, пошёл башню нахрапом брать. Там Герасима с его братвой сторожихинские мужики в клочки и порвали. – Чокнулись. Андрей махнул рюмку и закусил оливкой с миндалём. – Причём Герасим загодя Аттилу как своего соперника представил, чтобы я по расхожей схеме к врагу врага расположением проникся. Вот теперь меня Аттила ватой и обкладывает, чтобы бдительность усыпить: деньгами приручает, вроде как – благодетель. Словом, муштрует лаской, заботой и сахаром, как дрессировщик Дуров. Даже Кате заказ жирный подкинул. А сам между тем к Побудкину подбирается. Грамотно так, в войлочных тапочках... Я ведь землю там родовую купить хочу.
– На какие шиши? – удивился Коровин.
– А по кадастру это, знаешь ли, недорого. Так вот, мне сегодня человек доверенный звонил и сказал, что на ту же землю Аттила бумаги подал.
– И что теперь? – искренне полюбопытствовал Секацкий.
– Биться с ним буду.
– Я твоего Аттилу не видел, но, думаю, вы в разных весовых категориях, – справедливо заметил Коровин.
– Я его тоже не видел, но если ты на кодлу его бандитскую намекаешь, то это ничего не значит.
– Да? – Коровин манипулировал вилкой, и движения его при этом были пульсирующие и стремительные, отчего напоминали какую-то птичью повадку. – Хорошо, что сказал, а то я понять не могу, что они с тобой, таким для нас дорогим и любимым, возятся? Что бы им тебя попросту, без затей, бензопилами не попилить?
– А я, Серёжа, под охраной – меня
Как-то сами собой рюмки опять оказались полными.
– Но ты не думай, на мне свет клином не сошёлся. – Андрей подлил себе в стакан минералки. – Здесь только один из фронтов невидимой брани, как верно старец Никодим Святогорец выразился.
– Есть ещё?
– Конечно, – заверил осведомлённый носитель коллективной беззаветной санкции Объединённого петербургского могущества. – По афонскому преданию, скажем, на той же Святой Горе, где Никодим духовно подвизался, существует братство двенадцати невидимых богоносных отшельников. Эти земные ангелы и небесные человеки достигли великих духовных высот и в исключительных случаях открывают себя людям, становясь видимыми для телесных очей. Их пламенная молитва испепеляет демонов и во многом определяет судьбы мира...
– Ты же римской веры, – поднял бровь Андрей.
– Ну и что? Я однажды, между прочим, в Еврейском университете курс лекций по хасидизму прочитал.
– Ты же белорус необрезанный. – Коровин сделал неопределённый жест, который при желании можно было наполнить любым смыслом.
– В Петербурге среди евреев зубра не нашлось.
– Я вот что у вас, у зубров, спросить хотел, – спросил-таки Норушкин, – как мне после быть, когда я с Аттилой дело решу? Может, наезды эти пацанские не случай, а симптом? Может, незримая брань уже в зримую сгустилась? Может, гнев народный вызывать пора, русский бунт будить?
– Какой, на хер, бунт! – Коровин нервно схватил бутылку и наполнил опустевшие рюмки. – Ятолько- только скутер купил! Жить по-человечески начал! А он – бунт! Забетонируй свою башню на хер и забудь, как дурной сон! Дай спокойно оттянуться!
– Это пораженческая позиция. – В глазах Секацкого зажглись маниакальные огоньки. – Насколько я понял, обратно из чёртовой башни никто не возвращается, ибо она представляет собой одновременно и кратчайший ход в инобытие. Однако, для сохранения репрезентативности, Норушкины тобой кончаться не должны. То есть тебе положено иметь как минимум сына. Так?
– Так, – сказал Андрей.
– Выпади мне такой жребий, – мечтательно предположил Секацкий, вынужденный – ввиду отсутствия в окоёме плинтуса – говорить относительно коротко, – я бы тут же заделал кому-нибудь ребёнка и – сразу в башню. Ведь здесь речь идёт об источнике чистого вещества духа воинственности! Дать ему возможность выплеснуться на поверхность и обрести носителя – что может быть блистательнее и достойнее? Что может сравниться с этим по величию и дерзости жеста? Ведь пробуждённый бунт, выигранная битва, равно как и предъявленный миру новый текст, относятся к одному имманентному ряду, объединённому греческим словом
