ним к 'Тамаре'.
В чебуречной было много народа, однако Горлоедов проявил волю и напор, и мы удачно захватили угловой столик рядом с невысоким полуподвальным окном. В зале было сумеречно и душно, окна - через одно - были распахнуты настежь, но свежий воздух доставался лишь тем, кто сидел непосредственно под отворенной рамой. Через десять минут на нашем столе появилась бутылка 'Пшеничной' и ароматная жаркая бастурма. Я разлил водку по рюмкам, а Андрей выжал на мясо кружок лимона и покрапил сверху кетчупом из соусницы.
- Сладко живешь, - заметил я, когда мы выпили.
Горлоедов расстелил на лице долгую улыбку.
- Хочешь - поменяемся.
- У меня не получится, - сказал я. - Зарабатывать деньги, а тем более их тратить - особый дар. В нем можно совершенствоваться, но его нельзя приобрести.
Горлоедов согласился и добавил к моим словам свое раздумье о дарах дескать, хорошо бы озадачить отечественную фармакологию на подходящие средства от некоторых прирожденных свойств натуры, а то у нее дальше антабуса и адонис брома дело не идет, ну а что бы стоило сочинить вакцину от блядства - он, мол, сам бы согласился делать такие уколы некоторым мокрощелкам и даже не потребовал бы от Минздрава зарплаты. Принимая его тон, я ответил, что лично его на такую работу допускать никак нельзя самому ему сперва надо пройти вакцинацию, потому что, как пить дать, сделав болящей девице укол, он на этом не остановится, а тут же пустит в ход еще один шприц и поставит другой укол, чем испортит все лечение.
- Еще не хватало, чтоб за это ты брал деньги, - устыдил его я.
Горлоедов снова согласился, и мы выпили. Потом жевали сочную бастурму и под свежий ветерок из-за трепетной занавески вспоминали былые наши пестринки и безобразия - все то, что обычно вспоминают старые приятели, в совместной памяти которых кладь прошлого уже перевешивает груз их общего настоящего. За этим разговором прикончили 'Пшеничную', и Андрей заказал новую бутылку, а к ней - две порции чебуреков.
- Ты вот что, - сказал он, когда официантка принесла заказ, - к Надьке на свадьбу не ходи - не надо.
- Меня и не звали...
Я было уже собрался узнать, что он задумал, но тут в зал впорхнула резвая тройка наших общих с Горлоедовым подружек, и они сразу оживили наш угол неугомонным щебетом. С ними пришло смятение, о котором невозможно говорить без горечи и стыда. Помню: неграмотно пили водку с портвейном и выдавали девицам фруктовые призы за длину ног и объем талии, которые (длина и объем) измерялись шнурком от моего ботинка. Потом из проказниц был организован хор, и мы с Горлоедовым отплясывали какой-то веселый угловатый танец под их звонкие рулады. Через эту цыганщину, кроме горлоедовских сортирных рублей, с песнями был пропит мой последний червонец. Потом Андрей со стоном: 'Всех вакцинировать наискось!' - растворился в звездной августовской вселенной, а я, выпав из всех координатных систем, целовался с кем-то на широком белом подоконнике, висящем в неведомом пространстве. Что было после - и вовсе безнадежная тайна. Но обошлось без непоправимого утром я очнулся на лавке в привокзальном сквере с пустой до звона головой, без одного шнурка и со сломанной молнией в ширинке.
Собственно, это не имеет отношения к делу, просто я хотел сказать, что не успел добиться от Горлоедова признания относительно его коварных замыслов, по всему тогда уже достаточно созревших.
Я доверился совету Андрея и не предпринял никаких действий, чтобы оказаться в назначенный день среди гостей в 'Тамаре'. Видимо, он не хотел, чтобы я оказался непосредственным свидетелем события, и, судя по вескому тону, имел на то убедительные соображения.
В неподвижный и душный, как утюг, августовский вечер я шел к соборной площади в гастроном, где работала одна из трех девиц, с которыми я и Горлоедов разделили ужин в чебуречной. Утром она позвонила мне на службу и пропела в трубку, что, дескать, к ней в отдел завезли копченые сосиски, и она, памятуя, как я извел последнюю десятку, взяла на меня полтора килограмма. Благодарности моей не было предела. Я брел, обмахиваясь свежим 'брехунком', и размышлял о странностях женской натуры, которая бессовестно позволяет всем этим чертовкам и бестиям пропивать с тобой твою последнюю заначку, но при этом не позволяет бросить тебя голого и голодного, а заставляет кормить и содержать без ясной нужды, а единственно из черт знает какого сочувствия или полностью немотивированной признательности. Потом я стал думать: причастен ли этот ангел к поломке молнии в моих джинсах или нет, но ни к какому выводу прийти не успел, потому что тут на моем пути возник Андрей Горлоедов. Он шагал мне навстречу в своей рабочей куртке с оттянутыми карманами и художественно насвистывал марш Мендельсона.
- Со свадьбы, что ли? - предположил я прозорливо.
- Ага! - Небесные глаза Горлоедова лучились как-то уж слишком безмятежно. - В гробу я видел такие свадьбы. Это не свадьба, это - писк замученной птички!
- Что ж ты, дружок, такой трезвый? Не налили?
- А я сам угощал.
Меня все больше распирало любопытство.
- Что, так на всю свадьбу и выставил?
- Труб-ба дело! - сказал Горлоедов. - Это пионеры выставили, а я только к 'Тамаре' подвез. Сунул кишку в окно и - шесть атмосфер на выдох!
Я внимательно посмотрел на Андрея - он и вправду был совершенно трезв. И тут передо мной мгновенно соткалась зыбкая картинка: свадебный стол с закусками, принесенная с собой водка, розовое платье невесты и крапчатый костюм фельетониста, а надо всем этим - дрожащая кишка и смердящий бурый поток...
- Полная цистерна!.. - ликовал Горлоедов.
- Тебя посадят, - с сожалением сказал я.
- Ну да?!
- Да, - подтвердил я. - За использование государственной техники в личных целях.
- А вот такого видал! - выпалил Горлоедов и, хрястнув ладонью в сгиб локтя, покачал в пространстве обрубком. - Я на прокурорской даче яму чищу очень ему хочется в дерьме преть! - И он пошел дальше, совсем не злой и, судя по гордо вздернутой голове, очень собой довольный.
1988
Дневник собаки Павлова
1. Каталог героев
По газону ходит кошка
В мягких лапах...
В. С.
Трамвай второго маршрута, колесовав Сенную площадь, с дребезгом встал у 'Диеты'. Двери развязно смялись, и Петр Исполатев, сморгнув от вида зловещей траурной рамки вокруг бортового номера, поднялся в вагон. Громыхнуло железо. Трамвай покатил в метельный коридор Садовой, похожей на летопись русского богатырства, написанную с конца, - в завязке помещался Российский Марс, а в эпилоге - калиновый мосток, как будто.
Заняв свободное место, Исполатев бережно, словно люстру, обнял наплечную сумку. Рядом из-под черного берета сверкнули две спелые виноградины сорта 'Изабелла'.
- Твои глаза, как два Чернобыля, - дружелюбно сказал Исполатев. - Не моргай - вся Швеция трясется.
Девушка накрыла улыбку воротником кроличьей шубки. Снаружи мелькали дежурные огоньки витрин Апраксина двора. Исполатев исчерпывающе представился и перешел к делу.
Видишь ли, Изабелла, чувственная основа сущего - любовь, ненависть, жертвенность, зависть -
