Ты сейчас будешь смеяться. Я знаю твою на этот счет язвительность.
Но пойми, Василий, я не мню себя высоким чином: то мало от нас зависит. Но коли во флоте, то носи белый китель и позументы. Жизнь коротка, как подумаешь. Глазом не успеешь моргнуть, а она пролетела. Не хочется идти бейдевиндом. Я — за полный ветер в паруса, кои у каждого за спиной.
Борис Иванович пишет о новом пополнении в академические классы, о новых кораблях, спущенных с адмиралтейской верфи. Готовится к спуску фрегат стопушечный. Каково?
Пишу на другой день.
Только что с вахты возвратился. Ночью нас сильно потрепало. И сейчас еще корабль скрипит всеми своими частями. Иллюминатор то в воду погружается, то опять на белый свет. Так что не ругай за каракули, они повторяют качку.
Пиши мне. Я хочу знать, что море не разлучило нас. Помнишь, Андрей Данилович говорил, что «Балтика» — это в переводе «пояс». Опояшемся же им на оставшуюся нам жизнь.
Мы становимся другими. Это так. И в чинах будем разными. Но забыть ли годы учения, дружбы нашей?
Обнимаю тебя, дружище. В ожидании вестей остаюсь твой товарищ Харитон Лаптев.
Гардемарин Харитон Лаптев! Прими самый сердечный привет гардемарина Прончищева.
Как мне посчастливилось! Был я в дальнем плавании. Ходили в Италию. Миссия наша была особая, связанная с поручением Адмиралтейства. Все сразу разве расскажешь? Чего только не видал! Дули беспрестанно противные крепкие ветры. Пространный океан разливался перед нами, и не было ни в какую сторону берега ближе, чем семь или восемь сот верст. Мы ходили взад и вперед по такому месту, где на голландской карте, по которой мы плыли, поставлен был крестик, означающий, что тут находится подводный камень. Этот знак навел на нас всех немалый страх, ибо, сам понимаешь, попав в таком отдалении от берегов на камень, не было бы никакой надежды на спасение. Камня, к счастью, не оказалось. Делаю вывод: любое счисление не может быть без погрешностей.
Вскоре ветры опять стали благополучны. Мы миновали Португалию, город Кадикс. Вскоре надеялись увидеть
Порт-Магон, куда надо было зайти для пополнения запасов пресной воды. Берег был замечателен. Стали к нему приближаться. Уже оделись и приготовились, чтобы тотчас, как бросим якорь, ехать на берег. Ведь более двух месяцев, как запертые птицы, из клетки своей никуда не вылетали. Но судьба обуздала наши желания. Дала урок, научающий терпению. Взошедшая внезапно туча переменила красное утро в мрачное. Начался шторм. Почти при самом входе в пристанище принуждены были попятиться назад и плясать перед гаванью еще двое суток, покуда ветер, не умилостивясь, пустит к берегу.
Так, можно сказать, я впервые познал настоящее море. Повидал настоящего страха. Но что ж ты думаешь? Запрошусь на берег? В интендантство? Сие плавание со всеми присущими опасностями еще более укрепило мое желание быть всегда с флотом. Это судьба. Недавно я получил веселое письмо от Челюскина. В Балтийском море, пишет он, случаются двойные течения: одно над другим, но текут противоположно. Я плыл в одну сторону, в благословенную Италию, а мысли мои были обращены в сторону противоположную. Тут пути хорошо прохожены. Но есть места, где их нет и в помине. Я имею в виду путь северный. Это моя старая дума. Тянет меня все более в необъезженные края. И эта мысль меня преследует постоянно. Куда лучше идти в наши российские восточные пределы северной дорогой, нежели через экватор. Какая трудная задача! Да. Но она разрешима. И кому, как не нам, ее торить. Итак, я испытал жарких ветров, но меня влекут ветры северные. Вот где можно испытать свой дух и свою силу! Как ты думаешь? Желание это уже давно меня преследует. Ты не улыбайся. Я без притворства написал. И это, друг мой, тем уместнее, что до нас тут дошли вести как раз о таком плавании в восточные и северные моря на предмет обретения пути вдоль полярного берега Азии. Верно ли? Ты ближе к столице, к Адмиралтейству — сообщи!
Вот такие мои «потаенные» новости.
Весьма обрадован приветом Беринга. Он помнит меня? Скажи ему при случае, что гардемарин «Дианы» низко кланяется ему. Он же был первый настоящий капитан, которого довелось узнать по приезде из Москвы в Санкт-Петербург. И восхищение им осталось во мне на все последующие годы.
А соленой рыбой от нас пахнуть не будет. Просолимся лучше морем, чем рыбой в рассоле.
В дружбе моей не сомневайся. Остаюсь твой товарищ Василий Прончищев.
Василий Васильевич! Здравствуйте!
Получила ваше письмо. Так хорошо вы описали итальянские виды.
Против ваших в моей жизни никаких изменений. Много рисую, езжу в ассамблеи.
Был у нас ваш друг Челюскин. Рассказывал много забавного о своей службе. Теперь и я, катаясь по Неве на ботике, думаю, с какой же скоростью бегут волны и в каком направлении. Видите, я тоже становлюсь навигатором. Но все это пустое.
Желаю вам новых приключений.
Будет желание, напишите, куда вы далее поплывете на своем фрегате. Ваши описания дают пищу моему воображению. Татьяна Кондырева.
Добрый день, Татьяна Федоровна!
Ваше коротенькое письмо меня удручило. Я полагал, что, несмотря ни на какие обстоятельства, мы останемся друзьями. Но ваше письмо не дает на то никаких надежд. Куда девалась ваша живость! Зачем вы так сухи?
Своим письмом вы, полагаю, хотите отвратить меня от дома — воля ваша. Не ожидая никакого снисхождения с вашей стороны, удаляюсь в сторону.
Питать ваше воображение, я это теперь знаю, есть кому, кроме вашего покорного слуги Василия Прончищева.
Сердечный друг Челюскин!
Служба идет своим чередом.
Выполняю на корабле всю положенную черную работу: матроз. Но, как и ты, делаю обсервации. В Ревельском порту смотрю толщину льда, вымеряю глубины в военной гавани. Целая тетрадь исписана. Думаю, мои исчисления будут небесполезны для лоцманов.
Ты хорошо мне написал о течениях. Я об этом думал. И прихожу к соображению, что течения имеют великое сходство с ветрами. Они тоже зависят от положения берегов, островов, отмелей, разных возвышений морского дна. От того, как направление, так и скорость свою меняют. Понятно, что тут потребны дальнейшие наблюдения, чтобы ближе к истине установить сию зависимость. Мы пока лишь робкие ученики.
Ах, Челюскин, Челюскин. Как же мне тебя не хватает. Как полюбил тебя, дурака, с первого же знакомства в первопрестольной, так и по сию пору все думаю: вот выйду на берег — ба, Челюскин! А ты в других местах. Это ли справедливо?
Ты интересуешься, как дела мои на той почве, из коей произрастает любовь. Что тебе сказать, дружище? Плохо, Получил письмо от Тани, и оно отвратило меня от каких-либо надежд. Причина тому понятна. Ты пишешь о господине, который к ней повадился. В нем, видно, все дело. Ты говоришь, он богат. Смею думать, не только это перевесило чашу. Для Анастасии Ивановны, да, это обстоятельство имеет свой резон. Но не думаю, что для Тани. Очевидно, в господине, домогающемся ее руки, есть иные привлекательные черты.
Семен, не кажется ли тебе, что порою наши беды и неудачи мы для своей выгоды склонны объяснять чем угодно, только не доказательствами самой правды? Правда горька. Мы всякий раз хотим намешать туда сладкого сиропу. Ревностно добиваясь внимания со стороны известного лица и, увы, не
