— Спасибо, Петька, я не стреляю. Ерофеев есть у меня — тот стрелок. С лету из ружья бьет.
— А из лука?
— И из лука.
— Тогда я твоему Ерофееву дам беловяток.
Невелик Березов, быстро его обошли. Глубокий, поросший березами овраг отсекал слободу от елового бора. Чуть правее, на берегу Вогулки, — остяцкие юрты. Тут жили обрусевшие инородцы — они приняли православие, но держались от казаков подалее, по другую сторону земляного вала. Русскому богу отдали веру, но привычки, поверья, повадки оставались, как у прародителей. Знали, что русский бог всемогущ, но втихомолку поклонялись божеству по имени Аутья-Одыр, который воплощен в щуке, и от него зависит улов рыбы. Русский бог далеко, и у него много своих дел, а повелевает обской птице Ас-Толах- Торум, принимающий вид чайки, — вон чайка парит над бескрайним половодьем, крылья распластаны, клюв настороже, глаз птнцы зорок. Зачем сердить Ас-Толах-Торума и Аутью-Одыра?
Зуев с любопытством смотрел на остяцкое поселение, где шла своя жизнь. Гортанно покрикивали мужчины, запрягая в нарты оленей, грелись на солнцепеке собаки, о чем-то судачили разношерстно одетые женщины.
Из инородческого становья к валу бежали ребятишки. Живые, пушистые зверьки, все на одно лицо. Петька быстро говорил им по-остяцки. Зуев догадался: речь о нем, дети разглядывали его, как диковинное существо.
Вася подхватил маленькую девочку лет шести, поднял над головой, весело заржал, изображая лошадь. Девчонка зажмурила глаза от страха, задрыгала ногами в оленьих чижах.
По становью уже прошел слух об этом человеке, прибывшем в Березов из самого царского города, с запада — ыл вата. Этот русский — луце — будет строить еще одну церковь. Мальчишки то и дело указывали пальцами на виднеющуюся в другом конце Березова колокольню.
Петька засмеялся.
— Чего они лопочут? — спросил Вася.
— Взрослые в становье сказали: ты пришел строить церковь.
— Какую церковь?
— Каменную, какую еще. Дескать, луце из царского города будет класть церковь, а привел тебя сюда тобольский остяк.
— Вану?
— Ну, с тобой который приехал.
Вася присел на корточки перед укутанным в теплый гус мальчиком с круглым ртом, круглыми глазами, круглыми щеками. Казалось, подтолкни его к оврагу, он покатится, как шарик.
— Тебя как звать? — спросил по-остяцки.
— Вит-Хон! — строго ответствовал малыш.
— Вит-Хон?
Петька перевел:
— Это по-ихнему водяной царь. Вишь чего выдумал. Пугает…
— Тогда я повелитель снега Сяхыл-Торум.
— Не Сяхыл-Торум, не Сяхыл-Торум, — загалдели ребятишки. — Ты русский поп.
— Я — поп?
Рядом валялась смоляная доска, вырванная из баркаса. Острый конец ее был закруглен. Выдернув доску из сугроба и подхватив малыша, Зуев подбежал к довольно крутому скату. Примостился на доске, усадил рядом малыша и, оттолкнувшись, съехал в овраг.
Ребятишки бежали к Зуеву, требуя каждого прокатить на доске.
Петька снисходительно поглядывал на эту затею. Не выдержал, растолкал малышню, облепившую Зуева, и решительно заявил:
— Я, что ли, рыжий?
— Конечно, рыжий.
Петька сорвал шапку, тряхнул белыми кудрями.
— Ну, не рыжий, — поддразнил его Вася, — но ведь и не водяной царь. Ладно, садись.
И они скатились на дно оврага.
— Луце, луце, луце! — наперебой галдели маленькие остяки.
Зуев дал каждому по кусочку сахара.
— Какой же я поп? — хохотал он. — Разве попы катаются на доске с горки?
Назавтра березовский комиссар Денисов пригласил к себе домой членов экспедиции на обед.
Похлебали жирной ухи из муксуна, отведали жареной оленины. Комиссарша потчевала гостей моченой морошкой, брусникой, медом. Ерофеев и Шумский налегли на бражку.
— А где Вану? — вспомнил Зуев.
— Как вчерась ушел к своим попить оленьей крови, так и не появлялся, — ответил Ерофеев.
Вася за обе щеки уминал морошку, белую тундровую малину.
— Бражки не отведаете? — подмигнул Денисов.
— Не, не пью.
— Молод наш предводитель, рано бражничать, — не одобрил Шумский.
Зуев сердито посмотрел на чучельника. Вот старый бес, знает же, что он не переносит разговоров о молодости, а возьмет да и ввернет неразумное словечко.
Вася рассказал о встрече с детьми из инородческого становья.
— Откуда такой слух у них пошел: церковь, говорят, пришел строить. Чудно!
— Чудно, да не совсем, — сказал Денисов. — Всего-то они остерегаются, ждут чего-то. Старики все молвят: черный день придет, прогонят их отсюда. Даже сказка у них есть на сей счет.
— Что за сказка?
— Так как же! Видишь ли, господин Зуев, на месте, где сейчас стоит церковь, лес был ранее. Да-а-а. И там обитало ихнее божество. Поклонялись ему остяки. Приклады богатые ставили. Пришли русские, затребовали отдать святое место. Видит ихний идол — некуда податься. И сказал шаманам: «Должен я отдать это святое место. Возьмите, что есть тут моего, и тащите на восток». Инородцы положили добро в лодки, лодки на плечи — и на восток. За рекой через луга лодки перетащить не смогли. Идол сказал: «Оставьте здесь». Махнул рукой — бугор поднялся над местностью. Через этот бугор теперь не ходят. Остерегаются: шайтан поселился. Ну и слух пронесся — церковь там поставят. Свой, дескать, приведет сюда русских.
— Кто свой?
— Ну, отступник из их племени.
— Выходит, я еще сказкой был предсказан? — удивился Вася. — И Вану вместе со мной?
— То ли ты, господин Зуев, то ли не ты, а вот поверье такое ходит. У них все сказки со смыслом — не верят нашему брату казаку…
— Так как верить? Сгони тебя с насиженного места, обрати силком в чужую веру — какая уж тут доброта, — заметил Шумский.
— Наше дело служивое, а пушечки всегда заряжены. Ведь бунтуют, злодеи…
— Против пушек и бунтуют, — укорил комиссара чучельник.
— Нельзя иначе! — твердо сказал комиссар. — Вы натуралисты, как я понимаю, по ученой части. Идете неведомо куда, делаете незнамо что. А мы про наши места одно только и знаем: порох держи сухим, ясак получай натурой. М-да. Тут еще не при мне, бают, бывал один знатель. Из немчуры.
— Делиль? — подсказал Вася.
— Навроде того. Да-а-а. Осмотрелся, понял, что к чему, — и бывал таков. На что мы привычные, а дальше Обдорского городка — ни-ни. Господи, — перекрестился на угол Денисов, — и что людям неймется?
