По воде из Березова в Обдорский городок — пять дней пути. Но зуевская команда добиралась две недели. Ближе к северу Обь, соединив высокой водой бесчисленные свои протоки и рукава, становится безбрежной и неспокойной: крутая волна, штормовые ветры.
На высоком берегу завиделась сторожевая башня.
В Обдорском городке команда путешественников но нашла покоя. Едва зачалили лодки — услыхали доносящиеся сверху выстрелы. С деревянной крутой лесенки сбегал казак с мушкетом на спине.
— Кто таковы?
— Веди к атаману, — сказал Зуев.
Обдорский городок — небольшая крепость, загороженная тыном с четырьмя башнями — двумя угловыми и двумя проезжими. Десятка четыре курных изб, амбары, питейная лавка, деревянная приземистая церквушка.
Городок точно вымер, только на восточной его стороне несколько казаков тянули к проезжей башне пушку. Пушка не давалась, колеса се до половины утонули в грязи. Казаки подпихивали пушку плечами, подтягивали веревки, сами путались в них. И еще больше раскалялись, обрушивая па пушку, как на живое существо, гнев и бессовестную ругань.
Казак привел путешественников к приказной избе с внушительной клетью и свежевымытыми слюдяными окнами.
В горнице — битком народа. Галдеж — слов не разобрать. Кто перезаряживал мушкеты, кто пересыпал в мешочки порох, кто наскоро ел за столом, уставленным снедью.
— Атаман! — крикнул приведший сюда зуевскую команду. — Тут до тебя люди.
Со скамьи поднялся детина в черной пестрядинной рубахе, в плисовых шароварах, островерхих восточных чувяках на босу ногу. Вид у него был совершенно не воинственный и уж никак не атаманский. Один глаз глядел прямо, другой безбожно косил.
— Я Сидорчук. Вы кто таковы?
— Из Санкт-Петербурга, — ответил Зуев. — Со мной еще трое — стрелок, чучельник, проводник.
Кто-то изумленно хохотнул:
— Вот так господа!
— В недобрый час пожаловали. — Атаман показал Зуеву на скамью. — Садись. Где ж твоя команда?
— На дворе.
— Пущай заходят…
Действительно, не в добрый час прибыли они сюда. Второй день городок в осаде. С востока и севера обложили самоеды. Обдорские казаки потребовали ясашный сбор — пушнину, оленей. Самоеды- ерунхо заупрямились. Дескать, расплатились с березовцами. В завязавшейся сваре инородцы ранили двух казаков, те прибили старика, уволокли в плен молодого самоеда.
— Ерунхо, ерунхо! — галдели возбужденные казаки.
Одним глазом Сидорчук впился в Зуева, другим не выпускал из виду Шумского. Может, за эту двойную бдительность Сидорчука и произвели в атаманы.
— Много их? — спросил Вася.
— Тьма-тьмущая. Как бы не подпалили. Я тут пятый годок служу, не привыкать под смертушкой ходить. Нехристи, пойми, что у них на уме.
Послышались дерзкие крики:
— Веди, атаман, сколько будем отсиживаться!
— Пора смутьянов окоротить!
— Пушечкой их!..
Зуев в какой-то момент растерялся — его ли дело влезать во всю эту свару? Шумский поглаживал бороду, кумекая, как бы скорее добраться до укромного уголка и соснуть хоть пару часиков. Вану примостился за печкой, опасаясь гнева казаков. Лишь Ерофеев чувствовал себя в привычной стихии.
— И я, братцы, с вами. Бью без промаха. — Тер ладони в предвкушении боя — забродила в нем старая закваска разбойной ватаги.
Атаман приметил остяка:
— Ха, нехристь.
— Проводник мой, — сказал Зуев.
— Из-за них все беды.
Ерофеев лихо гаркнул:
— Вану, пошли воевать самоеда!
Остяк испуганно затряс головой.
— Ну ладно! — Сидорчук накинул на плечи кафтан. — Распоряжусь насчет пушек.
Казаки загалдели:
— Проучим ужо сейчас!
— Понюхают русского пороху!
— Не заржавела наша мортирка!
— Наш инвалид и без пороху палит.
Повалили из горницы, бежали к сторожевой башне.
— Сидорчук! — тихо позвал Зуев. — Обождать бы с пушками, а?
Атаман обернулся к Васе:
— Не можно ждать.
— Миром бы….
— Э, чего сказал. Они разве понимают русское слово?
К Зуеву подскочил белокурый казак — десятский — с полупудовыми кулаками. Был он изрядно во хмелю.
— Послушай, малый. Не встревай в наши дела.
Чудовищной своей массой возвышался над Васей, распаленный, дышащий перегаром.
Шумский взорвался, сон мигом слетел с него:
— Эй ты, белобрысый, не маши кулаком перед носом-то. А то ведь осерчаю. Дубина стоеросовая…
Десятский обомлел. При всех казаках, при атамане — да такими словами.
— У-у-убью… — Схватил табурет, занес над головой старика.
— Тих-ха! — крикнул Сидорчук.
Зуев понимал: взбешенные казаки способны сейчас на что угодно и уговоры — псу под хвост. Самое подходящее — уйти в сторонку. И в то же время знал: никогда себе не простит, ежели теперь, вот в эту минуту, свершится кровопролитие. Что могут самоеды со своими допотопными луками против пушек?
Они считают его за мальца. Ладно.
— Слушайте, чего предводитель наш скажет, — подал голос Шумский. — Небось не дурее вас.
Сидорчук был в нерешительности. Поди знай, кто этот приезжий. Птица, понятно, невелика, а все же…
— Послушай, малый, кто тебя прислал сюда? Ты кто?
— Держи! — Зуев сунул бумагу, полученную от Палласа.
Атаман развернул лист.
— Чего там сказано? — спросил десятский.
— Написано, чтобы господину Зуеву благоволено было чинить беспрепятственный пропуск на всех заставах. Императорская академия бумагу писала.
Зуев спокойно ждал.
— Так какие будут указания? — спросил Сидорчук, который из всей прочитанной бумаги только и
