На рассвете прибежал слуга и доложил князю о приезде, по делу Фени, врача, судебного следователя и прокурора.
Но минувшая страшная ночь принесла еще одну жертву: Аким повесился в комнате, где его заперли.
Врач удостоверил кончину баронессы, доктора Заторского, а также и Фени с Акимом.
Барон был в нервном состоянии и так слаб, что едва мог дать показания. Он объяснил, что вернулся домой ранее назначенного времени, потому что спешил увидеться со своими и приехал в наемной карете. Не желая никого будить, он отпер дверь своим ключом и направился в свою комнату, когда услышал выстрелы, на которые тотчас бросился, но нашел только два распростертых трупа. Он думал, что помешается от горя и беспомощно свалился в кресло, а о дальнейшем имеет самое смутное представление. Что же касается мотивов, вызвавших это убийство и самоубийство, барон просит его избавить от их объяснения.
Заявление, оставленное Заторским, будучи подлинным документом, делало его рассказ вполне правдоподобным, сообщение же князя следователю об интимных отношениях между умершими, подтвержденное и прислугой, дополняло все. Невыясненной осталась только предшествующая катастрофе ссора между возлюбленными.
Следственные власти были еще заняты составлением протоколов, как вдруг приехала Елена Орестовна, очень удивленная тем, что нашла на станции экипаж, который должен был прибыть за бароном. Узнав о происшедшем накануне в замке, она чуть не упала в обморок, но с обычной энергией тотчас принялась помогать Елецкому, которому пришлось одному заниматься всем, так как барон был совершенно не в состоянии делать необходимые распоряжения.
В доме стояла мрачная и тяжелая, как свинец, атмосфера.
В большом зале, где еще так недавно весело танцевали, покоилось тело баронессы, так неожиданно вырванной во цвете лет из жизненного пира.
Одетого уже для погребения Заторского оставили на постели, поместив ее в ожидании гроба посреди кабинета.
Мрачно настроенная и взволнованная прислуга перешептывалась в людской. Не только трагическая смерть Фени и Акима кошмаром давила на всех, но и кончина баронессы с доктором также порождала бесконечные пересуды.
В первую минуту все считали убийцей барона, а потому история самоубийства вызывала горячие пререкания. Однако правды никто не знал. Когда вбежали Иван и Аннушка, оба уже лежали на полу, а барон с видом безумного сидел в кресле.
Кроме того, Аннушка поведала теперь остальной прислуге, что Анастасия Андреевна и бивала Вадима Викторовича, а потому очень вероятно, что он, получив новые пощечины, взбесился и, наконец, убил ее, а для того, чтобы не идти на каторгу, покончил с собой. На этой версии все успокоились, тем более, что у каждого работы было по горло.
Князь хлопотал обо всем и послал даже телеграмму тетке Заторского, сообщая ей о печальном событии и спрашивая ее распоряжения: хоронить ли его в Ревеле или отправить тело в Петербург.
Когда Мэри очнулась от своего продолжительного сна и осознала случившееся, у нее сделался приступ такого безумного отчаяния, в котором впервые вылилась вся необузданность ее пылкой натуры. Она каталась в истерике, рвала на себе волосы и обвиняла Небо в жестокости и несправедливости.
Подле нее была Елена Орестовна, которой князь сообщил всю правду и то, что Мэри потеряла жениха, но та уже подозревала истину раньше. Кроме того, Елецкий посоветовал не оставлять молодую девушку и удалить прислугу, чтобы Мэри, несмотря на свое обещание, не выдала истины в припадке отчаяния.
Тетушка дала пройти первому параксизму и когда, вслед за истощением сил, настало невольное успокоение, старалась подействовать на Мэри путем убеждения, стыдя за проклятия и бешеное отчаяние, которое каждую минуту могло опорочить, если не совершенно уничтожить, поступок любимого человека, искупившего свои заблуждения истинно христианской кончиной.
Стратегия и вразумительные, строгие слова Елены Орестовны не преминули оказать воздействие на пылкую Мэри, а когда вечером состоялась первая панихида, она присутствовала на ней, правда расстроенная и бледная, как призрак, но, тем не менее, не выдала ничего, что могло бы повредить барону. А тот тоже присутствовал, но к концу службы ему сделалось дурно и его увели. Лили опустошила все оранжереи и сад, и свежие цветы душистым покровом одели усопших: даже для Фени с Акимом она сплела венки и послала.
Настала ночь и в большой зале читальщик, средних лет человек, однозвучно тянул псалтырь. Большие свечи в серебряных подсвечниках, расставленные вокруг катафалка, тускло освещали покойную. Ее лицо было покрыто газом, потому что даже смерть не могла придать искаженным чертам баронессы выражение того ясного и величавого покоя, какое великая избавительница обычно налагает на бренные останки тех, кто постиг великую загадку бытия.
Едва пробило полночь, как вдруг читальщик ощутил холод и подумал сходить за пальто: ему показалось, что ветром открыло окно и студеный порыв его пронесся по зале, так, что пламя свечей заколебалось.
Жуткое, не испытанное до сей поры чувство охватило его: он намеревался уйти из залы, но вдруг ослабел и на минуту прикрыл лицо руками. С усилием поборов слабость, он выпрямился, услышав странный шум, точно это был треск вперемешку с глухим рычанием. В ту же минуту он вытаращил глаза и, онемев от ужаса, увидал небывалую картину.
В двух шагах от него, озаренный широким, кроваво-красным сиянием по ступенькам катафалка всходил огромный тигр. Потом он поднялся на задних лапах, оперся передними о грудь покойной и фосфорически горевшие глаза его смотрели на читальщика хищным взглядом. А позади тигра был виден витавший словно в воздухе образ женщины с кожей бронзового цвета, распущенными волосами и украшенной драгоценностями. В поднятой руке видение держало что-то красное.
Дикий вопль безумного ужаса вырвался у читальщика. Словно сквозь дымку ему казалось, будто страшный зверь отступил, тогда как голая женщина, окутанная, точно покрывалом, иссиня черными волосами, носилась в кровавом тумане. Затем он потерял сознание.
Его крик переполошил находившуюся вблизи прислугу.
Иван первым вбежал в залу и еще видел, как голова тигра высилась над мертвой, которую он словно расталкивал. А потом все исчезло.
Паника распространилась по дому. Никто из людей не хотел оставаться и с большим трудом удалось уговорить их побыть до отъезда семьи, назначенного немедленно после погребения баронессы. Часть прислуги согласилась, но многие положительно бежали, и ни один не захотел даже касаться покойной, тело которой нашли перевернутым вниз лицом с глубоким укусом на груди.
Понятно, как угнетающе действовали на барона все эти происшествия, а потому он лихорадочно спешил поскорее уехать из злополучного места, будившего в нем воспоминания о драме, несчастным героем которой он оказался.
В парке, вблизи от замка, находилась родовая капелла со скелетами последних фон Козенов старейшей линии. Здание было воздвигнуто в конце восемнадцатого столетия и там оказались свободные места: ввиду недружелюбного настроения людей и желая поскорее покончить с семейным скандалом, барон решил схоронить жену в этом склепе. Днем получили телеграмму из Петербурга от компаньонки тети доктора: она сообщала, что по получении известия о смерти племянника у Софии Федоровны сделался апоплексический удар и в настоящее время она не в состоянии сделать какое-либо распоряжение. Других близких родственников нет, а где находятся дальние она не знает и просит поместить гроб в какой-нибудь ревельской церкви до нового указания.
По совету князя барон решил временно поставить гроб Заторского в родовом склепе.
На следующее утро, наскоро и без всякой торжественности, состоялось погребение.
Гроб Вадима Викторовича поставили у входа в склеп и от тела шел уже трупный запах, свидетельствующий о быстром разложении.
Вслед за тем, после полудня, уехала Елена Орестовна, забрав с собой Мэри, казавшуюся совершенно больной, и обоих детей с гувернанткой, а за ними последовал и женский персонал прислуги.
