хорошо изучил и усвоил теорию и описание его новейших приборов и способов уничтожения девиации.
На выпускном экзамене главным экзаменатором по девиации был Н. Н. Зыбин. Мне достался вопрос об уничтожении полукруговой девиации по способу Эри.
Я изложил этот вопрос так, как это сделано в одной из статей Колонга, а не так, как в учебнике Зыбина, который меня прервал словами:
— Сотрите, у вас неверно, переходите к следующему вопросу.
— Позвольте вам доложить, господин капитан 1-го ранга, и доказать, что у меня верно, сделав более крупный чертеж.
— Делайте, неверное останется неверным.
Я стал чертить и одновременно объяснять чертеж, заняв более четверти громадной доски. Не успел я закончить чертеж, как Зыбин меня перебивает:
— Извините, у вас все верно, я ошибся. Довольно, я вижу, что вы отлично знаете предмет. Благодарю вас! — и без совещания с остальными экзаменаторами поставил 12; понятно, что и остальные экзаменаторы поставили тот же балл.
На экзамене было много воспитанников, слушавших ответ, и пошла по всему училищу легенда: Крылов на экзамене по девиации самого Зыбина срезал.
Лето мы плавали на корвете «Аскольд». В число вахтенных начальников был назначен лейтенант Н. П. Азбелев, окончивший Морскую и Артиллерийскую академии; в плавании он занимался с нами мореходной астрономией и навигацией.
Я, кроме обязательных дневных наблюдений, практиковался еще в ночных наблюдениях, пользуясь луной и планетами, и, кроме того, сделал еще ряд работ вне программы, например определение эксцентриситета секстанта по наблюдениям видимых расстояний между звездами, для чего я вывел все нужные формулы и приложил их к численному примеру.
По девиации компаса я также вывел формулы для определения в абсолютной мере направляющего момента картушки и моментов трения и сопротивления воздуха. Азбелев говорил, что таких работ не делали даже в Морской академии.
В середине сентября была назначена под председательством вице-адмирала В. П. Шмидта комиссия для производства практического экзамена. В числе членов комиссии был и начальник офицерского минного класса капитан 1-го ранга Владимир Павлович Верховский. Можно сказать, что он свел на нет всех прочих членов комиссии, и сам экзаменовал по всем предметам. Между прочим, мне он задал следующее: «Ступайте на ют и опишите вооружение бугшприта «Аскольда».
Я одно время работал на бугшприте и знал до мелких подробностей проводку всей снастей.
Я представил Верховскому требуемое описание.
— Это неверно.
— Позвольте вам доложить, господин капитан 1-го ранга, что эта проводка сделана не по штату, но вы изволили приказать описать снасти бугшприта именно на «Аскольде», а не ту проводку, как полагается по штату.
— Пойдемте на бак.
Сам влез на нок бугшприта, осмотрел все подробно, затем говорит:
— Вы правы, здесь не по штату.
Затем Азбелев рассказал мне, что при заключительном заседании комиссии он показал мои работы как программные, так и внепрограммные, затем В. П. Верховский рассказал, как было дело с бугшпритом. Комиссия постановила присудить мне высшее отличие — повысить меня по списку на пять человек, причем на этом особенно настаивал Верховский. Но я и без того был первым. После конференции ко мне подошел Верховский и предложил поступить без всякого экзамена в минный класс, но я ему доложил, что я обещал И. П. де Колонгу работать под его начальством по девиации компасов, что Колонг хлопочет о причислении меня к компасной части Главного гидрографического управления.
Впоследствии я не раз имел дело с В. П. Верховским, и он особенно ценил то, что я ему не поддакивал, а всегда говорил правду и не раз оспаривал его мнение, когда находил, что оно неправильно. Он всегда терпеливо выслушивал, подробно вникал в сущность дела и когда убеждался, что я прав, признавался в этом и благодарил. Но он не терпел неправды, не выносил желания его обмануть или поддакивать ему; он впадал тогда в бешенство, становился резок и груб, а на этом основано многое, что ему ставилось в упрек.
После учения
Работы по девиации компаса
Приказом от 1 октября 1884 г. я был произведен в мичманы с награждением премией имени генерал-штаб-доктора Менде и с занесением моей фамилии на мраморную доску.
Зачислен я был в 8-й флотский экипаж. Раза два отстоял в карауле, раза три был на фронтовом учении, а затем был причислен к компасной части Главного гидрографического управления.
Явился по начальству, а на следующий день, по приказанию де Колонга, пришел в компасную мастерскую, помещавшуюся тогда в Главном адмиралтействе. Колонг отлично и ясно излагал свои печатные статьи, но совершенно не умел объяснять изустно, входил в излишние подробности, которые не уясняли, а затемняли дело, по пословице — из-за деревьев леса не было видно.
Подвел меня Колонг к стоящему посередине мастерской на поворотной платформе главному компасу его системы и начал длинное объяснение. Я сперва даже не мог уловить, что ему надо было, пока он не сказал, что я должен буду произвести необходимые наблюдения, затем вычислить на основании их деления вертикальных сил для нового дефлектора, произвести заново наблюдения и перевычислить деления горизонтальных сил.
— Читаете ли вы по-латыни?
— Я был в классической гимназии и мы читали Корнелия Непота.
— Вот и отлично, — и подает мне старинного издания брошюру Гаусса «Intensitas vis magneticae terrestris ad mensuram absolutam revocata».[14] — Изучите эту статью самым основательным образом, сделайте для нее конспект на русском языке и покажите мне. Если вам что- нибудь будет непонятно, приходите ко мне на квартиру после 6 часов вечера, я вам объясню, что надо, и, кроме того, каждый день показывайте мне здесь, в компасной части, результаты произведенных вами наблюдений, их предварительную обработку.[15]
Вот тут-то я вспомнил герра Котковица и его тариф, и требовательность и увидал, что и латынь полезна; недаром у Козьмы Пруткова сказано: «и теребентин кому-то полезен»; и много раз в течение моей жизни и научной деятельности мне с пользою служила латынь. Конечно, я не мог читать ни Цицерона, ни Ювенала, но все они отлично переведены на французский язык; зато я свободно разбирался в элементарно простой латыни Эйлера, несколько труднее в превосходной латыни Ньютона и еще труднее в чисто классической латыни Гаусса и Якоби.
Как бы там ни было, «Intensitas» я изучил самым основательным образом, показал конспект Колонгу, он меня как бы в разговоре основательно проэкзаменовал.
Я увидал, что сущность всего, что мне предстояло делать, изложена у Гаусса, и работа, заданная Колонгом, пошла сама собою. Относящиеся к этой работе вычисления он велел делать с ним «в четыре руки», т. е. дал схемы, графленую бумагу и велел мне делать вычисления у себя на дому, а сам делал у себя, затем вычисления сверялись; если обнаруживалась разница хотя бы в последнем (пятом) знаке
