– Кэлли? – спросила она тихим дрожащим голосом и нервно откинула со лба прядь седеющих волос.
– Да, – сказала Кэлли.
– Проходи, садись, – Дорин указала на старое кресло, протертое на подлокотниках. Кэлли послушно села, и Дорин придвинула к креслу стул.
– Ох, – сказала она, садясь напротив Кэлли, – трудно, правда?
– Да, – сказала Кэлли, изучая лицо этой незнакомой женщины, пытаясь среди морщин, линий и трещинок разглядеть знакомые черты. Голубые глаза. Она помнила голубые.
– Ты помнишь меня, Кэлли? – спросила Дорин.
– Совсем чуть-чуть, Я помню, какие хорошие… – Голос подвел ее и задрожал. – Это было давно. Я не могу сказать, что я тебя помню.
– Это можно понять, – сказала Дорин. – Хочешь кофе?
– Что? О, да, спасибо.
Дорин подошла к окну и налила из кофейника две чашки кофе. – С чем ты пьешь?
– Чуть-чуть молока, – сказала Кэлли. Она смотрела на белые в синюю полосну брюки Дорин, которые свободно болтались на ее худой фигуре, и белый пуловер. На шее у нее была нитка искусственного жемчуга.
Кэлли взяла чашку кофе.
– Спасибо, – сказала она, улыбнувшись.
– У тебя на следующей неделе день рождения, – сказала Дорин.
– Да, – сказала Кэлли, внезапно вздрогнув.
Она поставила чашку на широкую ручку кресла.
– Я всегда посылала тебе подарки ко дню рождения. Ты помнишь? – голос Дорин слегка дрожал.
– Да, – сказала Кэлли. – Я помню, что они перестали приходить, когда мне исполнилось четыре… Послушай… Я даже не знаю, как мне называть тебя… Я буду звать тебя Дорин, ладно?
– Да, очень хорошо, – сказала Дорин, готовясь к тому, что за этим последует.
– Слушай, Дорин, давай проясним сразу некоторые вопросы. Раз уж речь обо мне, то моя мать – Элен. Джек – мой отец. Они меня вырастили. Они мои родители.
– Я понимаю.
– Я не искала тебя. Наша встреча совершенно случайна, и я даже не знаю до сих пор, как я к этому отношусь.
– Это можно понять, – сказала Дорин.
– Я тосковала по тебе очень долго, и в конце концов я прошла через это, и теперь ты здесь, и я не думаю… что у тебя есть право… – Слезы навернулись у нее на глаза. – Черт, – сказала она, доставая из сумки платок.
– Кэлли, я знаю, что у меня нет никакого права вторгаться в твою жизнь. Именно поэтому я не пыталась связаться с тобой. Я не была уверена, что тебе понравится, если я позвоню тебе, но я хочу с тобой поговорить, – ее голос стал тверже. – В конце концов, мне надо сделать это, потому что, несмотря на то, что ты мне сейчас рассказала, я не думаю, что ты полностью пережила мое исчезновение из твоей жизни. Я вообще сомневаюсь, что ребенок может это пережить. Я решила встретиться с тобой через столько лет не потому, что у меня есть на это право, хотя я очень хотела снова тебя увидеть, но потому что это могло бы помочь тебе разобраться в своих чувствах.
– Как ты могла это сделать? – спросила Кэлли. – Как ты могла просто уйти и оставить свою двухлетнюю дочь?
– То, что я сделала, ужасно и непростительно глупо, – просто сказала она, наклонилась и взяла дочь за руку. – Кэлли, то, что я собираюсь тебе рассказать, это не просьба о прощении, но очень важно, чтобы ты поняла. Надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня… не ради меня. Я твердо верю, что это поможет тебе стать счастливее, свободнее. И если это в моих силах, то я должна тебе помочь. Я должна постараться помочь тебе понять, что, несмотря на мой уход, я любила тебя. Кэлли, когда ты родилась, мне было шестнадцать. Твой отец был юношей, ему было всего семнадцать. Мы не были женаты. Мне бы хотелось сказать тебе, что мы любили друг друга, но это было бы неправдой. Мои родители умерли, когда я была маленькой. Я жила с Джеком и Элен, они всегда были добры ко мне. Но Джек был намного меня старше… и не отец, и вроде как не брат, и мне было очень одиноко. Я думаю, что искала любви. Так или иначе, тогда все было по-другому. Считалось очень позорным быть одинокой матерью. Я придумала, что мой муж служит в армии. Наша соседка все время спрашивала меня про мужа… Конечно, она знала, что я не замужем…
– Пилигрим, – тихо сказала Кэлли.
– Что?
– Пилигрим, – повторила она.
– Ах, да, – Дорин улыбнулась. – Собака Эдны Мак-Куад. Ты так любила эту грязную собаку! Ты говорила, что это твой лучший друг, – улыбнулась она. – Ты помнишь Питсбург?
– Не очень, – сказала Кэлли.
– Ох, Кэлли, это было ужасно. Сплошная копоть от металлургических заводов! Я выведу тебя утром во двор поиграть, а вечером приходится все стирать, потому что все – в копоти. Воздух был такой черный, что никогда не было видно солнца, правда, никогда. Джек приходил домой с завода весь покрытый этой ужасной черной копотью… И неважно, что люди выбивались из сил, поддерживая чистоту в доме, все равно все было покрыто этой ужасной копотью. Я ненавидела ее. Я хотела, чтобы мы уехали куда-нибудь, где меня никто не знал, и где ты могла бы видеть солнце. Но у меня не было денег, не было профессии, не было даже
