– Но мои дети планируют лыжи, – запричитала Фернанда.
– А у моих девочек сплошные званые вечера в течение всех рождественских каникул, – добавила Валери.
– Абсурд! Все это не имеет значения. Они должны быть на ранчо. И в хорошем настроении. Без хныканья, – отрезала Лидди.
– Но, мама, одно дело, когда ты посылала нас на ранчо всякий раз, как только считала возможным. И мы понимали почему. Но наши дети родились не там, они многого не знают ни о тебе, ни об отце, мы воспитывали их не так, как воспитывала нас ты. Как мы сможем им все объяснить? – спросила Валери.
– Я не знаю, и это не моя забота, но вы обязаны это сделать! Если ваш отец женится снова, вам придется делить поместье с его женой, даже если у них не будет детей. А потом ведь есть еще эта Джез, которая практически живет там! Отец может оформить завещание, как он только пожелает. А что, если он ничего не оставит вам? Что, если ранчо перейдет к Джез и его новой жене? А вы получите крохи с его счета в банке, как когда-то получила я? Речь идет о миллиардах долларов! Неужели вы, две ничтожные дурочки, не можете этого понять?
Валери и Фернанда обменялись взглядами, в которых отражался ужас. С тех пор как они помнили себя, мать внушала им, что пожертвовала своей семейной жизнью, чтобы дать им образование и преимущества, которые они получили в результате учебы в хороших школах-пансионатах на Восточном побережье и дружбы с хорошими девочками из хороших семей. Они знали, что обязаны ей тем, что избежали участи вырасти парой деревенских сереньких мышек из знаменитого округа Оранж. Подразумевалось, что, когда они действительно станут наследницами, они обеспечат Лидди хорошими процентами в обмен на то, что она для них сделала. Ни Валери, ни Фернанда никогда не ставили под вопрос это условие, и сейчас они этого не делали, но прекрасно понимали, что их мать паниковала не столько по поводу их благополучия, сколько по поводу своего будущего.
Никогда раньше они не слышали паники в голосе Лидди Килкуллен и поэтому, уловив ее сейчас, моментально поддались ей. Три женщины сидели молча, уставившись на скатерть, пока официант убирал тарелки с недоеденной рыбой. Фернанда и Валери отчаянно пытались решить для себя вопрос, как им заставить своих детей изменить планы и принять предложение о поездке на ранчо.
Мысли Лидди помчались вперед. Димс Уайт исполнял обязанности губернатора Калифорнии уже второй срок. Он и Нора все еще приезжали в Марбеллу, когда Димс был в состоянии вырваться, даже если только на одну неделю. Удивительное влечение Лидди и Димса друг к другу не ослабевало. А то, что встречи были так редки, делало их еще более важными, наполняло особым смыслом. Лидди так и не изменила свою короткую стрижку, которая нравилась Димсу. Ее тело, которое она тренировала с неослабевающим фанатизмом, оставалось таким же твердым и мускулистым, как и всегда, ибо у нее никогда не возникало желания изменить облик той женщины, которую Димс встретил однажды вечером в Сан-Клементе и моментально так высоко оценил.
Теперь, когда из-за его положения он всегда оставался в поле зрения публики, Димс Уайт опасался давать выход своим гомосексуальным наклонностям. Комната Лидди, с ее затенением и охристо-золотистым отсветом дневного солнца, тяжелым запахом цветов, была единственным местом в мире, где он мог вообразить себя снова беспечным молодым человеком, каким был когда-то, впервые оказавшись в ее кровати. Приходя в ее комнату каждый день после полудня, он уходил только тогда, когда они оба были удовлетворены. И хотя Лидди об этом не догадывалась, для него она стала его матросом.
Нора Уайт, продолжала думать Лидди, научилась полностью использовать преимущества своего положения первой леди Калифорнии, придав себе подобающий вид и манеры, и Лидди всегда была чрезвычайно деликатна, во всем поддерживая ее, ибо как приятельница Нора была глубоко лояльна. Уайты содержали дом в Сан-Клементе, где проводили столько же времени, сколько и в Сакраменто, и Нора, которая за это время вполне овладела искусством жены политика, знала все сплетни калифорнийского общества. Она, конечно, найдет подход к людям, которые знают все о Рэд Эпплтон. Может быть, у нее есть какая-нибудь информация о Рэд, которую можно использовать против нее. Лидди приняла решение позвонить Норе как можно скорее после ленча. Как это она не сделала этого раньше?
Официант раздумывал в это время, не спросить ли у леди, готовы ли они заказать кофе, – нет, они явно не собирались заказывать десерт. Возможно, его предложение прошло бы через минуту-другую, но только не сейчас, когда они сидят, не разговаривая, с таким видом, будто недовольны друг другом. Они такие разные, рассуждал он от нечего делать: молодая красивая блондинка с длинными волосами, женщина с волосами, зачесанными назад, с большим носом и явно маленьким подбородком, и та, постарше, с какой-то неулыбчивой жесткостью, что не так часто встречается на лицах леди за завтраком. И все же в чем-то эти трое очень похожи. Возможно, одинаковым выражением лица?
XIII
– Лети не очень низко, – приказал Джимми Розмонт пилоту маленького вертолета, нанятого им в аэропорту «Джон Уэйн». – Эта штука производит столько шума, черт возьми.
В руках он держал развернутую карту Лос-Анджелеса, округов Оранж и Сан-Диего, которую разметил накануне вечером в номере в отеле «Ритц Карлтон», расположенном на берегу океана в Лагуне-Нигуэль. Это была очень мелкая карта огромной территории, поэтому на ней не обозначены детали местности, над которой они пролетали. Но ему этого было вполне достаточно. Он уже облетел частично освоенные районы, занятые когда-то ранчо семьи Ирвин, землю, которой сейчас владел Дональд Брен.
Дональд Брен – человек, достойный восхищения, размышлял Джимми Розмонт. Тридцать два года тому назад это был парень, о котором не стоило и говорить, а теперь он стоит многих миллиардов. На цветном фото, помещенном в ежегоднике «Форбс», изданном маленьким тиражом и посвященном мультимиллиардерам, Брен был одет в ковбойку из хлопка, выцветшие джинсы – настоящий хозяин какого- нибудь ранчо, с едва заметной улыбкой победителя на губах, стоящий в лучах яркого солнца среди апельсиновых деревьев. В каждой его черточке проглядывал прежний чемпион по лыжам и солдат морской пехоты, которым он был до того, как занял сто тысяч долларов, чтобы в 1958 году вернуться домой. К 1977 году, когда он уже стал преуспевающим строителем, Брен и его четыре партнера купили ранчо Ирвина за смехотворно малую цену в 337 миллионов долларов. Когда в 1983 году партнеры рассорились и не смогли поладить, Брен выкупил их долю за 518 миллионов.
Всего лишь семь лет назад и за такую невероятно малую сумму, раздумывал Джимми Розмонт, мечтательно полузакрыв глаза, глаза мошенника, Брен сумел скупить одну шестую округа Оранж. Как так получилось, что у его партнеров совершенно не сработала способность предвидеть? Неужели никто из этих четырех прожженных богатеев, совместно с которыми Брен вкладывал средства в приобретение земель, не подозревал, что поступают, как зеленые молокососы и лишают себя будущего, продавая эту землю ему? Ну и что, что они не смогли поладить? За те деньги, которые каждый из них потерял, они могли бы поступиться собственным «я». Бог им судья. Но в этой компании Брен был единственным человеком с Запада. Возможно, только он один понимал реальный потенциал той земли, которую покупал. Эл Таубман из Блумфильд-Хиллз, что в штате Мичиган, один из бывших партнеров Брена, получил 150 миллионов, продав свою долю ранчо Ирвина Брену. Какие-то вшивые 150 миллионов за потерю контроля над землей, которая сейчас стоит,
