— А что, если вы ошибаетесь, доктор, и ее умственная отсталость окажется тяжелой? Что тогда?
— Не надо забегать вперед. В любом случае ей потребуется постоянный уход, даже при умеренной отсталости. Если же отсталость будет более сильной, потребность в уходе возрастет. Так или иначе, с ребенка нельзя спускать глаз в течение всей его жизни. Как только девочка начнет ходить, ее станут подстерегать опасности, а в период полового созревания все проблемы только усугубятся. Часто единственным решением оказывается помещение таких детей в специальное учреждение.
— Если… если она будет жить, доктор, как долго она сможет оставаться здесь, в вашей клинике? — спросил Стах.
— Пока не наберет достаточно в весе, чтобы ее можно было перевести в детское отделение к остальным младенцам. То есть пока не станет весить пять фунтов восемь унций, что, по моему мнению, вопрос всего нескольких месяцев, князь, если не будет никаких осложнений. Пока ей требуется инкубатор, мы, естественно, обязаны держать ее в клинике, но, как только она подрастает настолько, что ее можно будет перевести в детское отделение, мы больше не сможем держать ее у себя. К этому моменту вы должны быть готовы забрать ее домой.
При слове «домой» лицо Стаха окаменело.
— Доктор Аллар, я не намерен обсуждать этот вопрос с моей женой, пока она не окрепнет.
— Согласен с вами. По правде говоря, я хотел порекомендовать вам соблюдать это время особую осторожность. Княгиня еще недавно вообще отказывалась воспринимать детей. Однако сейчас между нею и Маргаритой установились нормальные контакты, и прогнозы на будущее самые хорошие. Тем не менее она перенесла тяжелую депрессию, крайне тяжелую, и ей теперь опасен любой новый шок. Если княгиня будет поправляться, то уже через несколько дней вы сможете забрать ее вместе с Маргаритой домой. Я прослежу, чтобы она не имела возможности увидеть Даниэль до тех пор, пока ребенок не окажется вне опасности. Природа возьмет свое.
Был чудесный солнечный день конца июня, когда доктор Аллар объявил, что Франческа поправилась настолько, что может ехать домой. С той минуты, как Стах обратился в лозаннское агентство по найму сиделок для детей, корреспонденты всех газет мира, аккредитованные в Швейцарии, казалось, посходили с ума в ожидании новостей. Толпы репортеров и фотографов дежурили, сгорая от нетерпения, у ворот частной клиники. Среди них царило оживление с самого раннего утра, и теперь, семь часов спустя, когда Стах и Франческа с ребенком на руках наконец появились в дверях, их встретил дружный рев журналистов, на дюжине разных языков требовавших держать ребенка так, чтобы его можно было сфотографировать.
Бледная женщина, чье прелестное лицо много месяцев не появлялось на снимках в прессе, поддерживаемая и оберегаемая угрюмым супругом, осторожно повернула белый кружевной сверток, который держала на руках, и стало видно лицо спящего младенца. Крошечную головку девочки прикрывал изящный белый шелковый чепчик, но выбившиеся из-под него серебристые локоны трепетали на ветру, как цветочные лепестки, и вообще, девочка, нареченная Маргаритой Александровной Валенской, настолько напоминала своим видом только что распутившийся цветок, что фантазия репортеров бешено заработала: на всех появившихся в тот день газетных снимках ее называли не иначе, как княжна Дэзи <Цветок маргаритка или нечто великолепное (англ.).>.
Конвой репортеров и фотографов сопровождал Франческу и Стаха на всем их пути до виллы. Журналисты обступили огромный дом и, стоя большой группой у запертых ворот, снова и снова скандировали: «Мы хотим видеть Дэзи». Когда же они наконец разошлись после долгого ожидания, убедившись, что им не удастся поживиться какими-либо рассказами или даже сделать новые фото, кроме тех, что им позволили снять на ступенях клиники, все, даже ее собственные родители, уже забыли, что девочку когда-то звали Маргаритой. Она навсегда превратилась в Дэзи для Стаха и Франчески и стала княжной Дэзи для большинства слуг, по-прежнему державшихся старых правил.
В течение нескольких дней все внимание Франчески было приковано к Дэзи, но каждое утро она просила отвезти себя в Лозанну повидаться со второй дочерью. Однако Стаху довольно легко удавалось убедить ее в том, что она еще недостаточно окрепла для такого путешествия. Действительно, жизненные силы крайне медленно возвращались к ней. По утрам Франческа ощущала такую слабость, что большую часть дня проводила лежа в шезлонге в своей комнате. Но в конце концов неделю спустя наступил момент, которого так опасался Стах: все еще изнуренная болезнью Франческа категорическим тоном потребовала сию же минуту отвезти ее к Даниэль в клинику, и он произнес вслух те слова, которые давно приготовил и много раз повторял в уме.
— Дорогая, мы с доктором решили: пока тебе не стоит пытаться увидеть Даниэль.
— Почему? — с тревогой спросила она.
— Ребенок… еще слишком мал и чрезвычайно слаб… на самом деле, дорогая, он болен, очень-очень болен…
— Но тогда тем больше оснований, чтобы я поехала к Мей. Может быть, я смогу что-нибудь сделать для нее, чем-то помочь. Почему… почему ты не сказал мне раньше, что ее дела так плохи? — спрашивала она с искаженным от боли лицом и страдающими глазами.
— Господи! Взгляни на себя! — сердито воскликнул Стах. — Я знал, что не надо тебе об этом рассказывать, что это чересчур тебя расстроит. Ты была слишком слаба для такого известия и, черт побери, до сих пор еще недостаточно оправилась для этого.
— Стах! Скажи мне, что с ней? Ты только больше расстраиваешь меня своим молчанием!
Стах обнял Франческу:
— Она слишком мала, дорогая. Тебе даже не позволят дотронуться до нее. Теперь послушай меня, любимая, раз уж ты знаешь, что с ней не все в порядке, я намерен сказать тебе всю правду. Может быть, тогда ты поймешь, почему тебе пока не стоит видеть ее. Шансов на то, что она выживет, почти нет. Доктор Аллар считает, и я с ним полностью согласен, что коли ты привяжешься к ребенку, то… если с ним что- нибудь случится, это может снова ввергнуть тебя в депрессию.
— Но, Стах, ведь это мой ребенок… мое дитя!
— Нет, Франческа. Нет! Неужели ты не понимаешь, насколько сильно ты была больна? Абсолютно невозможно подвергать тебя риску, ты можешь вернуться к недавнему состоянию, это исключено. Ты не должна себя осуждать. Ты еще недостаточно оправилась после болезни, совсем не так здорова, как тебе, может быть, кажется. Подумай о Дэзи, если не хочешь думать о себе самой, подумай о ней и обо мне!
Он сумел найти чудодейственный аргумент. Стах почувствовал, что Франческа перестала рваться из его рук, с облегчением заметил, что она расслабилась и дала волю своему горю. Пусть поплачет, пусть порыдает. Все это ужасно, чертовски плохо, но ничего нельзя с этим поделать.
Недели шла за неделей. Стах неизменно приезжал в клинику и сообщал доктору Аллару, что Франческа поправляется очень медленно и, по его мнению, еще не так далеко ушла от депрессии, чтобы позволить ей увидеть малышку Даниэль.
— Она слишком впечатлительна, доктор, — говорил он. — Ей это, без сомнения, навредит.
Возвращаясь домой, Стах рассказывал Франческе, что девочка по-прежнему очень слаба и доктор Аллар не желает поддерживать в них тщетные надежды. Через несколько недель она уже избегала задавать ему вопросы про Даниэль. Ей достаточно было взглянуть на его печальное лицо по возвращении из клиники: если бы у него были хорошие новости, он немедленно поделился бы ими с нею.
В клинике Стах ни разу не подошел к инкубатору, чтобы взглянуть на Даниэль. После всего того, что сообщил доктор о ее будущем, он вычеркнул девочку из своего сердца. Она для него не существовала. Она не имела права на существование и не должна была существовать. Стах никогда не видел ее и не имел желания когда-либо увидеть. Природа жестока, в жизни всегда возможны несчастные случаи, но сильный мужчина может и обязан преодолевать несчастья. Сама мысль о том, что в его доме будет жить ребенок — его дитя, которое никогда не сможет вырасти и со временем превратится в непонятное нечто, была невыносима. Он отказывался даже вообразить подобное. Ну уж нет! Когда эта мысль приходила ему в голову, он прогонял ее прочь со всей решительностью своей воинственной натуры. В результате пережитого в детстве, омраченном картинами медленного угасания его больной туберкулезом матери, сострадание, столь свойственное человеческой природе, полностью умерло в нем. Судьба, ожидавшая ребенка, которого он никогда не видел, была столь ужасающей, что Стах решил раз и навсегда вычеркнуть малютку из своей жизни. Вид хронического больного — единственное, чего он еще с детских лет страшился на этом свете.
