— Вы великолепно рисуете, впрочем, вы и сами это прекрасно знаете, — сказала она Дэзи. — Топси, ты совершишь большую ошибку, если немедленно не закажешь княжне Дэзи портреты всех своих дочерей. Через несколько лет тебе придется выложить вдвое больше за любую ее работу, да еще при условии, что она пожелает найти для тебя время.
— Ну… я не знаю. А что будет, если портреты не понравятся Хэму?
Топси с обожанием смотрела на Ванессу. Как могла она сейчас что-то решать относительно каких-то картин, когда чувствовала, как ее обнаженные бедра под юбкой трепещут, изнывая по ласкам волшебных рук Ванессы.
— Не могу себе представить, чтобы ему не понравилось, и если ты сейчас не сделаешь это — слушай меня, Топси, — то лишишься возможности запечатлеть своих девочек до того, как они начнут взрослеть. Сейчас у девочек самый подходящий возраст. На твоем месте я бы ни секунды не стала раздумывать. Я заказала бы настоящие большие портреты маслом, которые можно будет передавать по наследству как фамильное достояние. Да, именно так… — уточнила Ванесса, поглядывая на Дэзи. — Если только у вас найдется время взяться за такую работу?
— Я смогла бы выкроить время, — ответила Дэзи.
— Прекрасно, значит, мы договорились. Я оказала тебе большую услугу, Топси, и не хочу, чтобы ты об этом забывала. Когда-нибудь ты будешь благословлять меня за это.
— Благодарю вас, миссис Валериан, — поспешила вставить и Дэзи.
Ванесса уловила признак облегчения, промелькнувший на лице Дэзи. Итак, значит ей нужны деньги. Это любопытно.
— Вы меня благодарите? Это Топси должна быть мне благодарна. Ей чертовски повезло, что она сумела ухватить вас, — ответила Ванесса с открытой, простодушной улыбкой, приятно взволнованная тем одолжением, которое подсказал сделать для Дэзи ее безошибочный инстинкт. Княжна Вален-ская теперь у нее в долгу. — Когда мы в следующий раз будем в Англии, я непременно скажу Рэму, насколько талантливой я вас нахожу. Мы большие друзья с вашим братом и просто очарованы им.
— Спасибо, миссис Валериан, — снова автоматически поблагодарила Дэзи, ощутив ледяной укол в самое сердце…
— Что тебе нужно, Люк Хаммерштейн, так это испытать настоящее потрясение, — проговорила своим мелодичным голоском Кики.
— Я был близок к тому на этой выставке, — ответил он, подыскивая столик в ресторане «Танцзал».
— Мне казалось, что тебе было интересно. Много ли на свете людей, которые могут похвастать тем, что видели копии рисунков и узоров с крышек канализационных люков Квебека?
— Я определенно увидел их впервые, хотя с детских лет просто мечтал об этом. Меня радует тот факт, что в Сохо нашлись люди, изготавливающие такие копии для демонстрации. Это послужит на пользу культурному обмену, который несомненно поспособствует укреплению наших непростых отношений с Канадой.
— Да, меня очень беспокоит Канада.
— Правда?
— Конечно. У нас в Детройте, в самом центре его деловой части, есть тоннель, ведущий прямо в Канаду. Когда мы с братьями были маленькими, то постоянно приставали к отцу, чтобы он сводил нас туда. Это казалось нам таким романтичным.
— В самом деле?
— Конечно же, нет. Но твой вопрос лишний раз подтверждает, что ты ничего не знаешь ни про Детройт, ни про Канаду.
— Не всем выпадает такое счастье.
— Ты снова смешишь меня, — сказала Кики, и ее задорно изогнутые брови поползли вверх под челку, временно приобретшую свой натуральный каштановый цвет.
— Прошу прощения, ничего не могу с собой поделать. Ты похожа на Беатриче из «Много шума из ничего». Если помнишь, про нее говорили, что она родилась в час веселья.
— Но в конце концов она заполучила своего парня?
— Ты угомонишься когда-нибудь?
Люк Хаммерштейн потерял свою невинность в двенадцать лет, но ему еще не доводилось встречать женщину, столь откровенную в своих желаниях, как Кики Кавана. До сих пор он никак не мог разобраться, то ли она — ходячая энциклопедия женского коварства, то ли та истинная бескорыстная любительница плотских наслаждений, какой хотела казаться. Люк был человеком, привыкшим к женской изобретательности, но Кики оказалась настоящим «зеленым беретом» к извечной войне полов. В их отношениях ей принадлежала главенствующая роль, и подобное положение немало забавляло его, хотя и выводило из равновесия, что он вынужден был признать в глубине души.
— Добудь мне, ради бога, чего-нибудь выпить, — попросил он.
— Это место нам не подходит. Я знаю, что тебе сейчас нужно, — сказала Кики, внимательно глядя на Люка.
— Так что же?
— Китайская кухня!
— Господи, а ты права, это единственное, что я смогу сейчас проглотить. Как ты догадалась?
— Очень просто, ведь ты — еврей, а все евреи, когда испытывают культурный шок, приходят в себя, только проглотив какой-нибудь деликатес или пообедав в китайском ресторане. Это нам, язычникам, достаточно просто усесться в кружок и наблюдать, как сгорает белый хлеб.
— Ты хочешь сказать «поджаривается»? — мягко поправил ее Люк.
— Нет, именно горит, как святочное полено. Собирайся, мы идем в «О-Хо-Со», это прямо через дорогу.
Поскольку у них еще не приняли заказ, они без лишних разговоров покинули «Танцзал» и перешли через улицу в бар китайского ресторана.
— Двойной бурбон джентльмену, а мне — крепкий сидр, — бросила она официанту. — Ну а теперь давай поговорим о вчерашней ночи. Почему ты не пожелал заниматься любовью? Ты что, действительно так сильно устал? — спросила она Люка с самой непристойной усмешкой, какую способна была изобразить.
— Вот черт, стоит тебе вести себя со мной, как подобает порядочной женщине, как ты все портишь своим нетерпением. Подожди, пока парень дойдет до кондиции.
— Ну вот я, например, несмотря на сумасшедший день, ничуть не устала, а с чего это ты так устал? Так в чем дело? Ты что, застеснялся? Или ты обязательно хочешь дождаться третьего свидания, ибо так тебе подсказывают твои религиозные убеждения?
— Дай парню созреть, — невозмутимо напомнил Люк.
Полностью отдавая себе отчет в своих возможностях, он не хотел обнаруживать свои слабости. Прежде он не встречал женщину, достойную себя, и втайне этим гордился. Как он любил говаривать, три его старших сестры дали ему куда более полное представление о всех типах женщин, чем он сам. того хотел, но теперь он ясно понимал, что все это — в прошлом. Кики раззадоривала его не хуже крупье в Монте-Карло или подставных игроков в Лас-Вегасе. Он улыбнулся ей чуть насмешливо.
— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — сердито спросила Кики. — Те выкопанные из земли греческие головы V века до нашей эры, что хранятся в «Метрополитен»: у них такие же самодовольные загадочные улыбки. Абсолютное самодовольство, которое длится три тысячи лет. Честно говоря, хотя бы ради приличия мог бы притвориться.
— Подожди, пока плод созреет, — повторил он.
— Ладно, тогда берегись!
— Ты всегда предупреждаешь свою будущую жертву?
— Я стараюсь быть честной, ведь мужчины во многих отношениях гораздо более хрупкие существа, чем женщины.
Люк только вздохнул, видя, что Кики смотрит на него, словно на сверток с подарками, который ей не терпится поскорее развернуть, чтобы узнать, что в нем.
— О'кей, давай поговорим о ком-нибудь еще. Расскажи мне о своей матери, — предложила Кики.
— Моя мать — сверхконсервативная женщина. Она никогда не меняет мебель в доме. У нас в доме
