объяснить все Некеру? Очень просто. Когда мы уже вылетим, она пошлет д’Анжель факс, в котором известит о постигшей ее тяжелой болезни, из-за которой она оказалась вынужденной заменить себя мной. Всем известно, что при воспалении среднего уха летать категорически запрещается, в этом ее уверил ее личный врач, с которым она проконсультировалась.
И что я могла на это ответить? Начнем с того, что Джастин – моя начальница и я не могу ослушаться ее приказа. Кроме того, поняв, что ничего поделать нельзя, можно легко убедить себя в том, что поездка в Париж может оказаться повеселее рутинной работы в Нью-Йорке. Так что прошу меня понять, но я почти простила Джастин еще до того, как она закончила свои объяснения. Да еще эти чемоданы… С той секунды, как я о них узнала, меня стало разбирать любопытство. А вдруг одежда от Донны Каран даст мне новый стимул, которого у меня давно уже не было в моих вечных леггинсах и шерстяных рейтузах? Наверное, только скупость мешала мне самой обзавестись новым гардеробом. А теперь я вроде как и ни при чем.
Штурман сообщил, что мы набрали высоту, я отложила в сторону номер «Аллюра», который листала до этого, откинулась в кресле, прикрыла глаза и стала размышлять о том, как же сильно я ненавижу Пола Митчелла. Не знаю, существует ли человек по имени Джон Пол Митчелл на самом деле, но если да, то я уж как-нибудь его повстречаю и засвечу ему между глаз. Знаете эти рекламные фотографии его продукции, где волосы у девушки развеваются так, как они просто физически не могут развеваться? Волосы, которые хочется съесть как конфетку или намотать на руку и вырвать с корнем. А текст! Ну кто такие тексты пишет? «Волосы, струящиеся волной… Живущие в Гармонии со светом, мерцающие во тьме… Волосы, напоенные силами Земли… Только Пол Митчелл поможет вам в этом…» Слушайте, а ваши волосы мерцают во тьме? Они что, могут фосфоресцировать? И чем это они «напоены»?
И почему это меня бесит именно Пол Митчелл, который всего-то хочет зашибить деньгу, продавая всякие салонные примочки, которые, к примеру, якобы облегчают расчесывание волос (слушай, Пол, ты о гребенках вообще слыхал?), а отнюдь не невинные этюды Хельмута Ньютона, где перевозбужденные доберманы наскакивают на девушек в «Шанели», которые вызывают у меня лишь понимающую улыбку?
Раз в месяц я чувствую себя обязанной просмотреть все свежие журналы, наши и иностранные (поверите ли, итальянский «Вог», добравшись до Нью-Йорка, стоит уже тридцать три доллара!), и выискиваю все фото наших девушек, работающих в Европе. С этим справилась бы любая из диспетчеров, но я предпочитаю делать это сама – так я всегда в курсе того, что нового у европейских стилистов-визажистов, а они посмелее наших нью-йоркских.
Но это был день борьбы с Полом Митчеллом.
По причинам, которые я изложу позже, ни одна из моделей не будит во мне комплекса неполноценности, но одна реклама Митчелла – и я как с цепи срываюсь. Не могу удержаться – мчусь домой и проверяю, может ли моя грива хоть отдаленно напоминать струящуюся волну. А волосы у меня длинные, по пояс. Каштановые, совсем немного в рыжину, но никакого сходства с бриллиантами, не мерцают, и все тут, правда, выполняют возложенную на них функцию – укрывают голову и, кроме того, служат мне утешением с тех пор, как я перестала танцевать. Ухаживаю я за ними, не призывая на помощь «элементы Земли», мне годится обычный детский шампунь.
Убедившись, что волосы у меня не «от Пола Митчелла», я не задерживаюсь у зеркала. Мне и без зеркала известно, что нос у меня в папочку – итальянский, являющийся самой заметной частью моего лица, тонкий, длинный, с горбинкой, – одним словом, аристократический в европейском понимании этого слова. Нос, перед богом и людьми, почти а-ля Софи Лорен, текстовик Пола Митчелла вынужден был бы признать хотя бы это. А глаза у меня карие, в маму, вот они-то как раз мерцающие, не в пример волосам.
Но на главном вопросе Пола Митчелла, живет ли мое лицо «в Гармонии со светом» (Пол, детка, мы обычно пишем «гармонию» с маленькой буквы), я прокалываюсь. Откуда, черт подери, мне это знать? Я обычно смотрю в зеркало при искусственном освещении, а не при солнечном свете, а «гармония» – слово само по себе нейтральное. Я никогда его не слышала применительно к себе. «Обрати внимание на Фрэнки, парень: на редкость гармоничная штучка!» Нет, ничего подобного и близко не было.
Женщины не из мира моделей часто спрашивают у меня, не действует ли на меня «удручающе» то, что я столько времени провожу среди признанных красоток. Они не имеют в виду ничего оскорбительного, просто пытаются поставить себя на мое место. Дело все в том, что с шести до двадцати лет, то есть тогда, когда формируется личность, я танцевала, и за эти годы поняла манекенщиц так, как их не может понять практически ни одна женщина. Будучи танцовщицей, я, как и любая состоявшаяся модель, с ходу проходила все испытания на «ура». Я тоже была рождена «созданной, чтобы стать совершенством». Господи, я ведь прекрасно помню, что это значит – достигать всего, что нужно, без малейших усилий.
Когда мне было семнадцать и я была в последнем классе, меня приняли на танцевальное отделение в Джуллиард. Нас было меньше ста, отобранных из тысяч претендентов. И тогда я узнала, что у меня идеальная для современной танцовщицы фигура: отменно длинные руки-ноги, природная выворотность, удивительно сильная спина и потрясающая гибкость. Кроме того, у меня на редкость подходящие глаза – огромные и широко поставленные. Можете считать меня нескромной, но три года в Джуллиарде меня просто распирало от незаслуженной гордости.
Так что – нет, если меня спрашивают, что я испытываю, общаясь с моделями, могу сказать, что я всеми клеточками своего дивного тела чувствую, что, если девушка родилась именно с тем, что необходимо ей для работы, значит, ей просто улыбнулась удача, вот и все. Мне ведь отлично известно, что модели не сами создали то сочетание всех необходимых и волшебных качеств, при помощи которых они могут заворожить весь мир.
Я придерживаюсь той теории, по которой, когда дитя рождается, к его колыбели слетаются феи, те, кто отвечает за безупречную кожу и длинные ноги, те, кто распределяет пухлые губки и точеные носики, феи огромных глаз и нежных овалов, красивых рук и тонких талий. Очень-очень редко, примерно один раз на десять миллионов, все до одной, за частым исключением феи ровных зубов, решают одарить своими дарами одну и ту же девочку, часть из этих благословенных созданий растет в благополучном западном мире, и некоторые из них решают стать моделями. В этом нет ничего сверхъестественного, просто именно так, наугад, работают природа и феи.
И внешность модели – это благословение, пусть и незаслуженное, такое же, как, к примеру, мои сногсшибательные ноги. Они у меня стройные, длиннющие, ступни узкие и сильные, с идеальными пальцами. Даже мизинцы одной длины с остальными. Росту во мне пять футов семь дюймов, а нога – аж десятого размера. Если бы не эта проклятая травма, ноги были бы моей стартовой площадкой в мир звезд танца. Когда мне было шесть лет и я начала заниматься танцем с Марджори Мациа, у которой была студия в Шипсхед Бей, в миле от того места в Бруклине, где мы жили, об этом я и не подозревала.
В молодости Марджори была великой Мартой Грэм, а прозанималась я с ней восемь удивительных лет. Я была такой тощей, что надо мной смеялись все одноклассники, но я знала, что для танцовщицы худоба – главное преимущество, так что гордо задирала свой длинный нос кверху и не обращала на них никакого внимания.
В старших классах я ходила в школу Марты Грэм на Манхэттене, ехала на подземке через весь город и в
