меня степной стрелой с дрожащим опереньем. Эти единственные руки.
– Что умолкла, пташка?..
Он взял меня за подбородок. Я вспомнила, как брал меня за подбородок Сим-Сим, когда хотел ударить. Беловолк, когда хотел изругать. Тот, в кладовке у Белорусского, нанятый Зубриком, что поигрывал пистолетом перед моим носом.
Игнат, зачем ты взял меня за подбородок. Меня, шлюху со стажем. Я же устала от этого жеста. Если бы ты не взял меня за подбородок – я бы сказала тебе «да».
– Нет, Игнат. – Горло мое свела судорога, когда я глотала вино. – Я не пойду за тебя замуж.
– Ну и дура. – Он плеснул «тибаани» себе тоже. – Извини. Но ты дура. Ты была бы тогда под защитой. Со мной – под защитой. Я бы имел полное моральное право так прихлопнуть Горбушко, что он бы и имя твое забыл. Или так спрятать тебя, чтобы ни один хрен тебя не нашел. Или так опорочить «утку» Горбушко...
– Правду!..
– Правдой это быть не может. Правда это только наполовину – что ты не Люба. Но ты же не убивала Любу. Так растереть его в порошок, что он потеряет само звание журналиста навек. Есть много способов. Но для этого ты должна быть моей женой.
– А если я не буду твоей женой, ты не сможешь для меня все это сделать? Даже если я буду с тобой?.. Просто с тобой, Игнат?.. Останусь твой любовницей?..
– Любовницей?.. – Я увидела, как изменилось выражение его лица. Как оно подернулось серой, будто табачной, дымкой. Как прорезалась между бровей длинная вертикальная морщина. – Лю-бов-ни-цей... Да- а-а... Большего я, видно, недостоин.
Меня осенило. Он меня любит.
И когда успел полюбить? Две-три-четыре встречи, сидение в кафе, поход к Бахыту в антикварную галерею, несколько незначащих телефонных разговоров...
Да он же любит тебя, Алка, по-настоящему. И он не захочет твоей свободы. Он не захочет делить тебя ни с кем. Он хочет всего, чего хочет обыкновенный человек на земле, мужчина. Совместного сна в одной постели. Совместного кофе по утрам. Совместного отдыха. Совместной жизни. Он хочет жить вместе с тобой, Алка. Жить. Ведь это же так просто.
Надо мной нависло его красивое, теперь такое взволнованное, скинувшее светскую маску лицо. Я вжала голову в подушки.
– Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка, Люба... Алла. Думай. Это шанс. Я даю тебе время подумать.
Я лежала в постели неподвижно. Закурить бы. Или выпить, не закусывая, полный стакан водки. И закрыть глаза.
– Тоже неделю? – мертво спросила я.
Толстая Анька смотрела на Серебро, как на придурочную. Схватила ее за плечи, потрясла. Будто хотела вытрясти из нее остатки той глупости, которую Серебро сморозила.
– Что ты порешь! Как ты можешь! Что ты мелешь! Ты все выдумала!
– Ничего я не выдумала. Я сама слышала. Собственными ушами. У меня же есть уши, Анька.
Акватинта опять затрясла ее. У Серебро выпала из уха сережка.
– Ты, мать!.. Потише... Вот сережку ищи теперь, она же золотая, в щель закатится...
– Выкинь то, что услышала, из башки! Это все чушь! Они, наверное, поддатые были... – Анька щелкнула себя пальцем по шее. – Мало ли что люди брешут, как собаки...
– Они не собаки, Анька. И я не глухая. – Серебро поправила длинные светлые волосы, выбившиеся из- под заколки. – Я обязательно скажу Алке. Алка вообще спятит. Она должна быть на стреме. Я должна ее предупредить.
Акватинта повернула свои сдобные телеса к кухонной двери.
– Мясо! Мое мясо сгорит!.. Инка, пожрешь со мной?..
– Великий пост, мать.
– Ты что, уверовала, старушка?.. Рановато...
– Да нет, смеюсь. – Серебро нацепила кожаную мальчишью фуражку – ей всегда шли мужские шляпы. – Не держи меня. В жизни все надо делать быстро. Пойду Алку, дуру, предупрежу. Кто не успел, то опоздал.
– Ну и что скажешь?
Время. Время. Его костяшки стучат.
– Рита. Это ты наняла амбалов, что на меня напали.
– Я?! Каких амбалов?! Слушай, не бери меня на пушку. Я стреляная воробьиха. Я не убивала Лисовского. Я не нанимала никаких амбалов убить тебя.
– Они бросали в меня ножи. Не видно?
Алла показала на шрамы на лице, на шее.
– Ну и что. Мало ли кто балуется холодным оружием.
– Ладно. Можешь отрицать все. Ты-то ведь со мной ножичком побаловалась. Я ли твой почерк не узнаю. Рита, моя партия сыграна. Человек, крутой журналист, с выходами в какой хочешь Интернет, на Марс и Венеру и черт-те куда, тоже знает, кто я. Он хочет меня засадить в тюрьму – ради своей славы. Прославиться во что бы то ни стало, любым способом. Способ убийства ближнего – самый популярный сейчас. И эта собака им не погнушается. У меня мало времени Рита. – Алла облизнула пересохшие губы. Мрачный халдей – жаль, Вити сегодня в «Парадизе» не дежурил – угрюмо брякнул об стол два коктейля, два кофе, два пирожных. Дамы не взяли выпивки, плохие клиентки, недоходные, а рассядутся тут на час, на два, стол займут. – У меня чертовски мало времени.
Алая надпись: «PARADISE» – кончиком, острием ножа прошлась по сердцу, вырезала красные иероглифы. Мартовский снег стаял. Пять дней. У тебя остается всего пять дней. Купи себе букет тюльпанов на прощанье. И выйди с ними на сцену Колонного зала в «Любином Карнавале».
– Что ты от меня хочешь, кошка? Попробуй только причинить мне вред. Мне или Бахыту. Мы сотрем тебя в порошок.
– Знаю. – Алла выпила весь коктейль залпом, сразу. – Я не сумею причинить тебе вреда, даже если захочу, Рита. Мне только важно знать правду. Мне надо ее узнать как можно скорее. Рита!
Алла вскинула голову. Поправила холодными пальцами черную Любину челку на лбу. Поправила на висках закрученные кольцами локоны. Маленькая черная вуалька спускалась ей на глаза с крохотной черной шляпки. Черные рюши кокетливо торчали вокруг нежного горла. Глаза подведены густой черной тушью, ресницы летят черными лучами. Она напоминала очаровательную шпионку начала века, этакую Мату Хари, Цинтию Смит. Певчее горло, вокальная глотка. Рита прищурилась. А эта девка – талантище. Беловолк не промахнулся. Как ей идет стиль ретро! Жаль, жаль, очень жаль. Очень жаль такую певчую пташку.
– Рита, ты знаешь, кто убил Любу?
Молчание.
