— Я спрошу по-другому, — холодно сказала Тристанна, вновь переживая слова Никоса и все, что произошло с ними, — что, по его мнению, ты сделал?
— Думаю, он за многое винит меня, — небрежно ответил Питер. — У него была неуравновешенная сестра, которая вообразила, что влюбилась, а потом заявила, что беременна. — Он скорчил гримаску. — Он считает, что она наглоталась снотворного из-за меня, в то время как его собственная мать была конченой наркоманкой. Я думаю, против крови не попрешь, — он скривился, — ты живой тому пример.
Вивьен коротко вздохнула, и у Тристанны внутри вспыхнуло пламя. Она ожидала, что ее, как обычно, опалит стыд, гнев, оттого что кто-то, кто должен был любить ее, считает ее такой отвратительной и бесполезной. Но на этот раз все было не так. Она могла думать только о том, как ее брат разговаривал с ней, как он вел себя сразу после того, как ее бросили у алтаря. И самое страшное было то, что это была его обычная манера. Годами он унижал ее, и она не могла позволить себе огрызнуться — из-за матери. Пусть лучше он срывается на нее, чем на Вивьен. Однако теперь, когда Густав умер, она не сомневалась, что скоро он перейдет и к ее матери. Этого она допустить не могла. Она не для того прошла через все это, чтобы увидеть, как Питер уничтожит ее мать, как он всегда мечтал и часто пытался. Она не знала, как вытерпеть эту ужасную боль, пожирающую ее изнутри, не то что жить с ней. Она не знала, что от нее осталось теперь, когда Никос оставил ее, и как ей собирать себя заново из осколков. Она не знала, кем станет, даже если у нее получится.
Однако она еще держалась на ногах, и этого, возможно, было достаточно. Она будет до смерти защищать мать, ради нее она вообще оказалась здесь.
— Ты чудовище, — сказала она спокойно и отчетливо. — В тебе нет ни капли человеческого.
Питер шагнул к ней, но она не отступила, даже не вздрогнула. В конце концов, что он может сделать, чего еще не сделал с ней Никос? Пригрозить ей? Избить ее? Какая теперь разница? Все самое плохое уже случилось. Она выставила себя дурой перед всем миром, хуже того — она влюбилась в мужчину, который бросил ее. Она не знала, как пережить это, не знала, как жить дальше. Чем был Питер по сравнению с этим?
— Следи за языком, сестренка, — угрожающе прошипел он.
Слово «сестренка» сработало как детонатор. Она вдруг поняла, что он никогда не питал уважения к родственным узам, связывавшим их, даже в детстве. Даже ее холодный, суровый отец выполнял свой отеческий долг: кормил ее, одевал, оплачивал обучение, пока их взгляды на жизнь окончательно не разошлись. И может быть, Никос был прав, ставя под сомнение ее взгляды. Тогда она считала, что Густав мог бы быть повнимательнее к ней, но теперь она понимала, что у него были и другие важные дела помимо отцовства. У нее был далеко не идеальный отец, но, по крайней мере, он у нее был.
А что для нее за всю жизнь сделал Питер? Тристанна никогда ничего у него не просила до последнего времени, и что он ответил, когда она попросила открыть ей доступ к ее части наследства на пару лет раньше? Он попытался продать ее в угоду собственным интересам. И он продолжал вести себя как свинья даже сейчас, когда, брошенная у алтаря, она еще даже не сняла подвенечного платья. Если бы она могла чувствовать что-то, кроме боли от предательства Никоса, ее затошнило бы.
— Я тебе не сестра, — сказала она, чувствуя себя по-настоящему свободной. — Я не знаю, почему вообще хотела быть твоей родственницей, потому что ты, очевидно, никогда этого не хотел. Больше я не буду такой дурой.
— Да как ты смеешь… — начал он.
Тристанна отвернулась от него, огляделась, и ее взгляд остановился на матери. Красивая, яркая Вивьен, теперь такая слабая, — она была семьей Тристанны, единственным, что стоило защищать любой ценой.
— Мама, — сказала она, с трудом узнавая свой хриплый голос. Она казалась себе незнакомкой, как будто вселилась в чужое тело — тело, к которому Никос больше никогда не прикоснется, которое больше ни разу не выгнется под ним. Она отогнала эти мысли и подавила всхлип. — Я переоденусь, и мы уедем отсюда.
— Куда мы поедем? — по-детски спросила Вивьен.
Ее слабый голос только укрепил решимость Тристанны.
— Прямиком в Зальцбург, — зарычал у нее за спиной Питер, — иначе я раздавлю вас обеих, вы, паразиты! Вы слышите меня?
— Делай что должен, — равнодушно сказала Тристанна.
Она задохнулась, когда он схватил ее за руку и подтащил к себе, как делал много раз.
— Что ты задумала? — спросил он. — Вернуться к своей жалкой жизни в Канаде? От тебя никакой пользы, а она придает тебе вид трудоголика! Ты правда думаешь, что сумеешь прокормить вас обеих?
Тристанна услышала пораженный вскрик Вивьен, сосредоточилась на руке Питера и его холодных глазах и позволила гневу выйти наружу.
— Сомневаюсь, что у меня хотя бы наполовину такое богатое воображение, как у тебя, — бросила она и отдернула руку.
Он был сильнее ее, но не ожидал, что она станет сопротивляться, и от удивления разжал пальцы. Она прошла мимо него в гардеробную.
— Это, конечно, впечатляет, но мы оба знаем, что через месяц ты приползешь ко мне, — яростно пробормотал он, — и не надейся, что я буду так же щедр, как сейчас.
— Поверь мне, — бросила она через плечо; сарказм почти обжигал язык, — я прекрасно знаю границы твоей щедрости.
Он издевательски рассмеялся:
— Что, по-твоему, с тобой будет, Тристанна?
Она в последний раз обернулась, зная, что больше никогда не увидит Питера, и это знание заронило в пучину страха, боли и других неопределенных чувств, в которой она тонула, крошечное зерно надежды.
— Я выживу, — уверенно ответила она. — Но не благодаря тебе.
Ей нужно было только продолжать держаться на ногах.
Глава 16
Никос сидел в своем любимом баре в Афинах, потягивал самый дорогой ликер и пытался убедить себя, что он празднует. Празднование в таком духе продолжалось уже несколько недель, у него скоро должна была наступить передозировка счастьем. Газеты пестрели снимками с его несостоявшейся свадьбы, план по унижению Барбери удался на все сто. Он не преминул убедиться, что все инвесторы разорвали отношения с Питером Барбери и его империя стремительно рушилась. До конца года Питер станет банкротом.
Сначала Никос думал, что странное чувство, не отпускавшее его, было обычным откатом после долгой трудной кампании. Неудивительно, что он ощущал пустоту после достижения главной цели своей жизни, это было естественно. Глупо было искать какие-то дополнительные объяснения.
Так он уговаривал себя, мечась от одного дела к другому: сеть отелей на Дальнем Востоке, чистопородная беговая лошадь, на которую возлагали большие надежды, элитная гостиница на Французской Ривьере… Что угодно, что даст ему ощущение уверенности в своей новой доминирующей позиции. Что угодно, что раньше заставило бы его действительно праздновать успех, с самыми красивыми женщинами, самыми дорогими винами, в самых роскошных местах. Вместо этого он снова и снова обнаруживал себя в этом баре на отшибе, где когда-то работал, сервируя столы для актеров — завсегдатаев бара. Сегодня он покачивал стаканом виски и смотрел в пустоту, не в силах больше избегать правды.
Месть свершилась, все мечты осуществились, а ему было все равно. Он положил цветы на могилы отца и Алтеи и ничего не почувствовал. «Все бесцельно», — подумал он, глядя на надгробные камни человека, который никогда не заботился о нем, девушки, которая ненавидела его, и ребенка, которому так и не суждено было появиться на свет. Отец Никоса мог бы гордиться им сейчас. Он больше не чувствовал связи с семьей, за которую всю жизнь стремился отомстить, как будто сам обратился в камень.
Бармен снова наполнил его стакан, и он уставился в янтарную глубину. С пустотой он справился, отмахнувшись от нее, но он никогда бы не подумал, что придет следом. Он никогда бы не подумал, что
