возбуждающие снадобья, специально приготовляемые для него местным бальником[33] живущим на болотах. Бальник же этот, в прошлой жизни медик-фармацевт, направил свой уникальный талант не в то русло: приготавливал различную отраву для желающих избавиться от мужа, жены, или ещё кого-нибудь. Так он оказался в остроге. Ламанский быстро приспособил фармацевта для личных нужд. Тот жил отдельно, на болоте, дабы так было удобней собирать различного рода травы и коренья. Бежать всё равно было некуда, да и не зачем: фармацевт был одержим своим ремеслом, а здесь для его реализации хватало поля деятельности.
Дом Ламанского, на редкость добротный и просторный, был построен почти сорок назад. Тогда все дома строились самым старинным манером. Обыкновенно двор обносили высоким забором, что в Забайкалье называют заплотом; большие ворота были заперты засовом и отпирались только для проезда телег и экипажа Ламанского; для пешеходов была сделана калитка; у калитки – задвижка, к которой привязывался ремешок. Если ремешок был продет на улицу, то можно было без труда поднять задвижку и отворить ворота, а если выдернут, то надобно было стучать специальным железным кольцом.
Передний двор был вымощен досками. Сам дом состоял из двух половин: верхней, нескольких горниц, и нижней – подклети, где размещалась кухня, кладовая, по-тамошнему подвал. В подвале-то Ламанский и разместил свой гарем.
Горницы разделялись сенями на две половины; их обыкновенно называли задняя и передняя; передняя выходила на улицу, а задняя – во двор. Сени вели прямо в горницу; там, на правой стороне располагалась печь, отделанная изразцовой плиткой с различными вычурами. В переднем углу в горнице Ламанского стояли образа, удивительно, но он часто молился; перед образами висели лампады с восковыми свечами. Под ними в углу стоял стол, накрытый белоснежной скатертью, кругом него – венские деревянные стулья; поодаль вдоль стен софы, обитые цветным гобеленом.
Спальня начальника тюрьмы, в которой обычно и проходили оргии, по виду скорее напоминала будуар: огромная деревянная кровать с множеством подушек, тёмно-синее постельное бельё, такой же полог, со множеством свисающих бархатистых кисточек; вокруг кровати – маленькие пуфики, на полу – волчьи шкуры, на которых пожилой сластолюбец особенно любил предаваться плотским удовольствиям.
Первой Ламанский решил опробовать Варвару. Прислужница, молодая женщина, молчаливая, слова не вытянешь, надела на очередную жертву чистую кружевную рубашку с огромным декольте и отвела в хозяйский «будуар».
Ламанский встретил Варвару полулёжа, на кровати, облачённый в халат. Он смерил молодуху цепким взором, поднялся со своего ложа и вальяжно подошёл к ней. Хозяин осмотрел новенькую наложницу, как лошадь на базаре перед покупкой (разве, что зубы не проверил) и остался доволен.
– Сколько было у тебя мужчин? – поинтересовался он.
Варя растерялась, но ответила:
– Трое.
– Однако! Не густо, для женщины с такой внешностью. Ну что ж приступим, для начала…
Ламанский распахнул халат, Варя увидела его поджарое тело и фаллос, стоявший в боевой готовности. Женщина невольно ощутила тошноту, но усилием воли взяла себя в руки. Плотски утехи прошли как в дурмане…
На следующую ночь сластолюбец устроил трио: он, Варвара и её товарка Прасковья. Женщины, как могли, удовлетворяли своего благодетеля. Третью же каторжанку, Дашу, а она была молода, не более восемнадцати лет, он оставил на «закуску» и в один прекрасный день, собрав свой новый гарем в полном составе, велел заняться женской любовью прямо у него глазах. Женщины пребывали в шоке, они понятия не имели, как это делается, но обратно в женскую тюрьму возвращаться им не хотелось. Оставалось лишь подчиниться желанию хозяина. И каторжанки начали неумело ласкать друг друга. Ламанский же при виде такого зрелища получал несказанное удовольствие.
Глава 3
Сигизмунд Сваровский происходил из семьи ссыльных поляков, принимавших участие в восстании 1830 года. Его дед и бабка, урождённые дворяне Сваровские, активно помогали восставшим. Дед ненавидел русского царя и, лично возглавив дружину, повёл её в бой. Повстанцы за свободную Речь Посполитую потерпели жестокое поражение: пол-Сибири заговорило на польском языке.
Отец Сигизмунда был уже юношей, ему едва исполнилось пятнадцать лет, когда он увидел Нерчинск, где ещё в то время содержались заключённые декабристы. Сваровских отправили на вечное поселение. Дед работал на Соляном заводе, надорвался и умер, бабка же делать ничего не умела, но жизнь быстро научила польку различным премудростям, и она освоила мастерство швеи на казённой фабрике.
Отец Сигизмунда женился рано на простой крестьянкой девушке: надо было как-то выживать. Сибирь, увы, – не Польша, на одном гоноре шляхтича не проживёшь, с голода сдохнешь, никто и не заметит. Молодые жили дружно. Поляк быстро освоился и попытался открыть торговое дело, благо свекор попался с пониманием, подкинул малость деньжат для начала дела.
Когда Сваровский-старший получил помилование, ему уже было почти пятьдесят лет. Возвращаться в Польшу было некуда, поэтому потомок польских бунтарей-аристократов, перебрался с семьёй в местную «столицу декабристов» Нерчинск, прикупив там небольшой домик на окраине.
Сигизмунд успешно продолжил начинание своего родителя и весьма преуспел.
Зная о пристрастиях Ламанского к различного рода увеселениям интимного характера, он поставлял ему женское бельё, мягко говоря, легкомысленного фасона. А также: духи, одеколоны, различные дамские безделушки и, конечно же, вина, закуски, сладости и тому подобное, словом всё то, что необходимо для красивой жизни в глухой, богом забытой провинции. Сваровский хорошо на этом зарабатывал. Вот уже три месяца, как он овдовел – жена умерла вторыми родами, ребёнок так и не появился на божий свет, – и имел восьмилетнюю дочь Полину.
Сигизмунд приезжал к Ламанскому с товаром почти каждую субботу примерно в полдень, тот же ждал торговца с нетерпением. На сей раз заказ был необычным: французское бельё куртизанок. По началу, торговец опешил от такого заказа, подумав, что начальник тюрьмы окончательно выжил из ума на почве сладострастия, но, немного поразмыслив, решил удовлетворить его прихоть. Бельё шло в Нерчинск достаточно долго – почти два месяца, но Ламанского это не остановило, а лишь подхлестнуло нездоровое желание вырядить свой новоявленный гарем в куртизанок.
Повозка Сваровского въехала во двор дома. Ламанский с нетерпением ожидавший торговца воскликнул:
– Сигизмунд, ну наконец-то! Давненько ты меня ничем не баловал!
– Уж больно непростой заказ вы мне дали, ваше благородие! Пришлось пошустрить, – пояснил торговец.
– И как? Удачно пошустрил? – поинтересовался хозяин.
– Точно так, удачно. Всё в лучшем виде, как вы и хотели.
– Ох, Сигизмундушка, ты молодец. Да чтоб я без тебя делал в этой глуши? Не иначе, застрелился бы как мой предшественник от тоски, – Ламанский перекрестился.
– Поживём ещё, ваше благородие! Не зачем нам стреляться…
– Ты, Сигизмунд, проходи в дом, да показывай чего привёз…
– Это мы мигом! – Торговец подхватил пухлый кожаный саквояж и добавил: – Вино и закуски в повозке, велите денщику выгружать.
…Сваровский открыл саквояж и начал выкладывать на стол кружевное женское бельё. Ламанский с нескрываемым наслаждением наблюдал за этим процессом.
– У меня появились новые красотки – свежи и хороши! Не откажись, составь компанию! – предложил хозяин. – Раньше ты был женатым человеком, теперь же… – он перекрестился, – вдовец. Можно и развлечься немного… Ты, когда жену-то схоронил?
– Почитай три месяца… – тяжело вздохнув, ответил поляк.
– И что с тех пор ни-ни?
Сваровский отрицательно покачал головой.
– Нет, тосковал очень по жене. Не могу на других женщин смотреть.
– Напрасно! На моих взгляни – сразу интерес к жизни появится. Настоятельно советую Варвару, что с
