получишь свою плошку рисовой похлебки.
— Надо же, — закричали пастушата, — рассказывает так, точно сам когда-то ходил получать эту милостыню!
Поначалу мы Островитянину даже не поверили. Но потом спросили у взрослых. Оказалось, все, о чем он рассказывал, было правдой.
В классе учителя Ле Тао ребят все прибавлялось. Теперь уже нам приходилось расстилать циновки и садиться даже на веранде.
Когда мы выучили все стихи поэтов-патриотов, учитель стал записывать нам песни. Мы и их выучили.
Несколько песен мы даже разучили вместе с нашим отрядом ополчения.
Те из нас, кто умел петь, пели. Те же, кто петь не умел, просто выкрикивали слова.
Учиться становилось все интереснее. Многие из пастушат теперь завидовали нам с Островитянином и просили, чтобы их приняли в наш класс.
Наши успехи учитель Ле Тао объяснял так:
— Я обучаю своих учеников по системе, принятой для одаренных детей. Сначала учу смыслу, потом уже перехожу к тексту. Дети сначала должны постичь нравственные законы. Проникшись ими, они смогут и дальше постигать основы родной литературы.
продекламировал он.
Мы, подпрыгивая от радости, вторили ему.
Такие замечательные стихи даже самый отъявленный дурак сразу бы запомнил.
У нас в классе тем, кто первым успевал все выучить наизусть, позволялось раньше уйти домой. Ведь дома работы у каждого было много: и воды наносить, и дров наколоть, и буйвола отвести на пастбище.
Обычно где-то уже в середине урока я поднимался со своей циновки и, сложив на груди руки, подходил к учителю:
— Учитель, позвольте мне уйти, пора буйволицу поить.
— Ну что же, — говорил учитель, посмотрев на меня, — иди.
Я подавал знак Островитянину. Он вставал и подходил к учителю:
— Учитель, позвольте мне уйти, пора буйволицу поить.
— Ну что ж, иди.
Я выходил первым, Островитянин шел следом.
— Куок, — окликал он меня, — поведем буйволицу в реку?
— Какой я тебе Куок, — злился я, — меня зовут Кук, а не Куок. Уже почти месяц торчишь здесь, а все разговаривать как следует не научился. Нужно говорить не «в реку», а «на реку», понял?
Когда мы подходили к дому, он сразу же бежал в хлев отвязывать Бинь. Буйволица успела привыкнуть к Островитянину. Стоило ему приблизиться, как она переставала сопеть, высовывала язык и норовила лизнуть его в шею. Островитянин поглаживал ее по спине и приговаривал:
— Какая у тебя гладкая спинка! Какая ты умненькая!
В наших краях говорят «глуп, как буйвол», а Островитянин называл Бинь «умненькой».
— Не надо вести ее на водопой, — раздался в кухонной пристройке голос моей сестры, — я ее уже напоила из колодца. Опять небось хочешь потащить с собой Островитянина к реке драться камнями с мальчишками с нижней улицы!
Последнее время сестра стала очень строгой.
Островитянин, услышав, что она ругает меня, молча ушел. Я вошел в дом и увидел, что сестра сидит и пересчитывает какие-то деньги. Денег было очень много. Сестра, точно прочитав мои мысли, сказала:
— Денежная помощь нашим голодающим. Не проси, даже ни одного су [22] не получишь. Бездельник, отца нет, так он Бинь в скелет скоро превратит! Загонит совсем своими скaчками!
— Все равно ведь ее продавать! — ответил я. — Чего держать-то?
Сестра даже повернулась ко мне от неожиданности.
— Что?! Она тебе надоела, что ли?
— Какое это имеет значение! Все равно ее продавать пора: не сегодня-завтра придут сеялки и плуги! Она нам больше не понадобится.
— Это кто так сказал?
— Да и не только буйволицу пора продавать, дом пора переносить на другое место!
— Что такое?! — Сестра вытаращила глаза.
— Как, разве ты ничего не знаешь? — спросил я. — Нужно быстрее переносить дом на другое место, а здесь построят настоящую улицу с высокими каменными зданиями. Сама подумай: десятиэтажные дома, дворцы, просторные школы, сколько всего нам нужно! А как ты думаешь, если в доме десять этажей, как на них забираться? И как спускаться?
— Ну, а что еще скажешь? — поинтересовалась сестра.
— Хватит тебе таскать воду — то шелкопряду, то кабанчику! Ты должна учиться на врача или на инженера. Выучишься, и тебе не нужно будет ложиться за полночь и вставать на рассвете!
— Хорошо бы…
— Не сегодня-завтра вся земля перейдет в руки крестьян. А заводы, фабрики и шахты — в руки рабочих. Нам не надо больше будет есть пустой рис и кукурузу. Ты будешь есть только то, что любишь, и сколько захочешь. Есть по потребности, работать по возможности! И работать будет достаточно всего несколько часов в день. Тогда ты перестанешь наконец днем клевать носом…
— Ну вот теперь понятно. Это будет тогда, когда построим коммунизм. А до этого придется еще немало всякого вытерпеть. Так что все будет, как ты говоришь, только не сегодня-завтра, а через много лет. Интересно все же, где ты это слышал?
— Слышал, слышал. Сидел, как все люди, и слушал, что дяденька, который из провинциального центра приехал, рассказывает. Бон Линь тоже все слышал. Этот дяденька такой важный, с пистолетом на боку! Я же не глухой, он так и сказал: не сегодня-завтра! Понятно тебе наконец или нет?!
— Какое там не сегодня-завтра! — повернулась сестра к маме. — И кто такую ерунду говорит? Я была в уезде на учебе, но ничего подобного не слышала!
— А я слышал: не сегодня-завтра!
— Все-то ты придумываешь!
— Сама ты все придумываешь, — отпарировал я.
— Лодырь! Целыми днями только и знает на реке болтаться, в драки ввязывается! Вот разгоню всех вас, нашлись генералы! А теперь еще у Ты Банга врать научился!
Ты Банг славился на все село тем, что любил прихвастнуть или сочинить что-нибудь. Слава о нем перешагнула границы нашего села и достигла даже волости и уезда.
— Я тут на днях заходила к нему, — со смехом стала рассказывать сестра маме, — собака его меня
