Кстати, заказчица – моя крестная. Само по себе это неудивительно. Странно только то, что я видела ее всего два раза в жизни – первый раз при крестинах, а второй – незадолго до своего отъезда в Париж. Жаль, я бы с удовольствием познакомилась с ней поближе.
Мою крестную зовут Нелли. Она была лучшей подругой моей матери и женой бургомистра в Порт- Альфреде. На крестины она подарила мне шесть старинных серебряных ложек и мягкую пуховую подушку, на которой с любовью вышила гладью желтыми шелковыми нитками в очень своеобразной орфографии следующее изречение:
«ВЫБРАСЬ ЗАБОРД РУХЛИТЬ!»
Потом она последовала собственному совету, завела себе любовника, бросила бургомистра и наш убогий портовый городишко, и сорок один год о ней не было ни слуху ни духу.
Не могу сказать, что мне очень недоставало Нелли. Но моя мать – верная душа. О том, чтобы списать подругу юности, не могло быть и речи. К тому же исчезновение было окутано тайной, каким-то образом связанной с моим покойным отцом. Самые неимоверные слухи ходили тогда в Порт-Альфреде, и хотя сегодня об этом больше никто не вспоминает, моя мать была убеждена, что Нелли вернется, оправдается и рассеет все подозрения.
Каждый год я в апреле навещаю свою мать. Где бы я ни была, чем бы ни занималась, апрель принадлежит ей. Я беру четыре недели отпуска, лечу в Порт-Альфред и провожу спокойное, благотворное время в родном белом деревянном доме, где все началось, во всяком случае для меня.
Моя мать уже стала директором школы. Однако это ей не мешает от всей души баловать меня. Когда я приезжаю, моя спальня оклеена свежими обоями, кровать сверкает чистотой, а на тумбочке лежит стопка интересных книг. Мои подружки извещены, в меню – мои любимые блюда, а Аликс, наша пушистая помесь пуделя со спаниелем, следует за мной по пятам.
Когда Нелли дала о себе знать, Аликс благодушно сидел на моих коленях и самозабвенно слизывал длинным красным языком остатки еды с моей тарелки. Строго говоря, это запрещено, но шла первая неделя моего пребывания дома, и действовали менее строгие правила.
Мы сидели в голубой столовой, была суббота, одиннадцать утра, и я выслушивала последние порт- альфредские сплетни: у кого родились дети, кто развелся, какой судовой капитан подозревается в коррупции и сколько лодок пошло на дно прошлой зимой. На завтрак к тому же подавали кофе с горячим молоком, свежевыжатый грейпфрутовый сок, тосты, масло, апельсиновый джем и специально для меня на большой голубой тарелке – целая гора аппетитно пахнущих блинов.
Блины – мое любимое блюдо, и никто не делает их лучше моей матери. Но я имею в виду не европейские блины, вовсе не заслуживающие этого названия. Не те тонкие, величиной с тарелку, которые обмазываются джемом и сворачиваются в трубочку, как сигары. Нет, я говорю о настоящих американских «пэнкейкс», маленьких, нежных, толстых и круглых блинчиках, которые сдабривают кленовым сиропом, обмазывают сливочным маслом и горячими отправляют в рот. Если особенно голоден, можно соорудить целую башню, положить друг на друга три, четыре, пять штук, просунуть между них кусочки масла, все залить сиропом и погрузиться в блаженство.
Аликс любит блинчики не меньше меня, и мы вместе поедали уже двенадцатую штуку, когда в соседней комнате неожиданно зазвонил телефон, как мне показалось, намного громче и настойчивей, чем обычно. Мама вскочила, а когда вернулась, почти не могла говорить от волнения.
– Она здесь! – выдавила она наконец.
– Замечательно, – отозвалась я и положила тринадцатый блинчик на свою тарелку, – я, правда, понятия не имею, о ком ты говоришь.
– Нелли! – К матери вернулся дар речи. – Нелли, твоя крестная! Она здесь, только что приехала и живет в отеле «Северное солнце». Что скажешь?
Я опустила вилку.
– Это значит, что она чертовски разбогатела! «Северное солнце» – самый дорогой отель во всей округе. Там останавливаются только генеральные директора и миллионеры. Простых номеров там нет, только люксы, и те забронированы на недели вперед. Одна-единственная ночь там стоит столько же, сколько десять дней в гостинице среднего класса. Она придет к нам? – спросила я, тоже разволновавшись. Мама кивнула.
– Уже в пути! Гостиничный «Роллс-Ройс» доставит ее сюда. Мне надо переодеться и тебе тоже. Кончай есть, надень что-нибудь посимпатичнее и приведи себя в порядок – пусть она лопнет от зависти, когда увидит, какой ты стала!
В том, что ей предстоит лопнуть от зависти, я не сомневалась ни секунды. Во-первых, я вырвалась из провинции, подолгу жила во всех главных городах Канады и даже Америки. Я получила образование, работала самым прилежным образом, скопила, на удивление, много денег и заложила основу для большой карьеры, которой предстояло начаться в скором времени.
Во-вторых, моя мать не разрушала моих самооценок и всегда давала мне понять, что природа особо милостиво обошлась со мной. Я знаю, что очень недурна собой, принадлежу к постоянно растущей группе тех женщин, которые с годами становятся все привлекательнее. Девочкой я была весьма аппетитной, подростком – многообещающей, но в тридцать, когда проснулась моя сексуальность, я отпустила длинные волосы – и это был прорыв.
Итак, у меня рыжие локоны до пояса, матовая, шелковистая кожа, большие карие глаза, губы сердечком, а моя фигура – предмет городских пересудов, во всяком случае, была еще совсем недавно, когда у меня было больше времени для гимнастики, плавания и всяческих диет. В последние годы карьера стала для меня важнее, к тому же в прошлый переезд куда-то пропали мои весы, а я не купила новые.
Придя в свою спальню, я начала размышлять, что надеть. Выбор в гардеробе был не слишком впечатляющим. Для мужчины я бы остановилась на платье с пуговками, своем самом лучшем, сшитом специально для меня (лучшей монреальской портнихой) из блестящего желтого шелка, с симпатичными круглыми пуговками от шеи до колен. По потребности можно оставить незастегнутыми три, четыре, пять, а в особенных случаях даже шесть пуговок, в зависимости от того, какого мужчину хочешь очаровать.
Если я без друга, платье оказывает мне большую услугу. Поскольку я не люблю заговаривать с мужчинами, я должна подавать достаточно явные знаки. На приемы я обычно прихожу глухо застегнутой, но в серьезном случае, при появлении объекта интереса, я тактично расстегиваю верхние четыре пуговки.
Четырех пуговиц хватает для чувствительных мужчин (а другие меня не волнуют). Кто воодушевляется лишь при декольте до пупка – не мой случай. А тот, кто подсаживается ко мне при четырех расстегнутых
