учись.
Встреча с Тристрамом в день моего тридцатилетия открыла новую эру. Долгое время я полагала, что ничто не сможет превзойти тот мой опыт. Но Проспер Дэвис подарил мне еще один звездный час, подняв меня на целую ступень выше. С ним я испытала вершину того, что мужчина и женщина могут дать друг другу: полный экстаз! Но не буду забегать вперед, все по порядку.
Положив трубку, я соображаю, что у меня очень мало времени. В шесть утра Париж пуст, и чтобы добраться от Порт-Мэйо до Пантеона, нужно максимум двадцать минут. Слишком мало времени, чтобы принять ванну или всерьез заняться туалетом. Поэтому я быстро мою тактически важные места (между пальцами на ногах, между ног и под мышками), кладу чистые пушистые полотенца и новое, гвоздичное мыло и как раз успеваю застелить постель свежим бельем, самым красивым, какое только обнаруживаю в шкафах моего оперного директора. Бледно-розовое, из мягкого, блестящего шелкового сатина. На подушках широкие плиссированные края, простыни украшены по периметру вышивкой.
Управившись, я разглаживаю покрывало и бросаю взгляд на роскошный балдахин из индийских тканей. Когда я спала здесь в первый раз, я грезила о романтических приключениях. И что произошло? Ничего. И наконец сегодня, три месяца спустя, большая французская кровать будет освящена! Кто бы мог подумать, что на это потребуется так много времени?
Я задергиваю тяжелые шторы, наношу капельку розового масла за уши и босиком возвращаюсь в салон. Вот уже раздается звонок в дверь. Проспер! Он уже здесь! Сердце колотится, в животе колет, силы покидают меня, я не в состоянии сделать ни шага. Опять раздается звонок, долгий, настойчивый, еще один.
– Офелия, – слышу я его низкий голос, – это я. Открой!
Голос возвращает меня к жизни. Я мчусь к двери, открываю, и вот он уже стоит передо мной, темнокожий исполин, в легком смущении. Еще красивее, еще элегантнее, чем на концерте. Он переоделся, на нем светлый льняной костюм, свежая рубашка в красную полоску, а вместо галстука – красный шейный платок. На мне только белый махровый халат. Все равно меня скоро разденут!
– Извини, – говорит Проспер, – все-таки вышло дольше, чем десять минут.
– Ничего. Заходи!
– Это твоя квартира? – удивленно спрашивает он. – Потрясающе! – Он проходит через салон, открывает концертный рояль, берет несколько аккордов. – Хорошее пианино. Ты играешь?
– К сожалению, нет. – Я все еще стою у двери и завороженно наблюдаю за ним. Это действительно самый красивый мужчина в моей жизни. Он оборачивается и быстрыми шагами подходит ко мне.
– О, малютка! – Он берет мое лицо в свои руки, нежно смотрит на меня, прикасается своим лбом к моему и находит губами мой рот. Долгий, бесконечный, жаркий поцелуй.
У него мягкие, чувственные губы, по-детски нежные.
– Офелия, – он берет обе мои руки и смотрит на меня долгим взглядом, – ты сердишься, что я пришел?
– Нет! Я рада! Ты голоден? – Глупый вопрос. – Или, может, хочешь выпить?
– Нет, спасибо, – его взгляд скользит вниз по мне, – этого мне достаточно. – Мой халат от страстного поцелуя распахнулся, обнажив грудь. Я сбрасываю его на пол, теперь все правильно. Я нисколько не стесняюсь. Стою перед ним обнаженная и с улыбкой говорю:
– Если этого достаточно, я покажу тебе свою спальню.
Через несколько секунд мы уже лежим на широкой постели. У Проспера дивное тело. Сильное, крепкое, мускулистое, но с нежной, бархатистой кожей. Он держит меня в своих объятиях, и мы долго лежим неподвижно рядом. Мне нравятся его сильные руки, его густо заросшая грудь. Только волосы на голове немного пугают поначалу. Они жесткие, как проволока, и чужие. С опаской провожу по ним рукой. Он это сразу чувствует.
– У тебя уже был черный любовник? – спрашивает он и внимательно смотрит на меня.
– Нет. Еще не было. А у тебя? Ты знаешь много белых женщин?
– Только белых. Моя мать белая, она датчанка. У меня две кузины в Копенгагене, такие же белые, как ты.
– Чем занимается твоя мать?
– Она фотограф, весьма преуспевающий.
– А твой отец?
– Преподаватель истории религии. Методист. Но живут они порознь: он в Филадельфии, она в Бостоне.
– Ты их любишь?
– Очень. Мы часто видимся. – Он улыбается мне и начинает нежно гладить. – Какая у тебя красивая, крепкая грудь, – говорит он и кладет на нее свою голову. – Ты и не представляешь себе, ты просто спасла меня. Я несколько недель был один. Я был так одинок, думал, что умру!
Мы лежим, тесно обнявшись. Моя светлая кожа мерцает, как слоновая кость, на его мощном золотисто-коричневом теле. Я словно лилия, а он великолепное тропическое дерево. Мне вспоминаются фрески с острова Крит, изображающие прелестных белых женщин и их горделивых коричневых мужчин.
– Ты никогда не бываешь на солнце, – замечает Проспер, – это хорошо. – Через какое-то время спрашивает: – У тебя есть свеча? Свечи так романтичны.
Я с улыбкой встаю и приношу из столовой большой серебряный подсвечник с пятью голубыми свечами из душистого пчелиного воска. Я зажигаю их и ставлю рядом с кроватью.
– Красиво, – вырывается у него вздох из глубины души. – О беби, давай любить друг друга! – Он гладит мои волосы и приступает к делу.
