Стайка удивительных птиц. С чем их сравнить? Похожи, пожалуй, на гусей, только броско, ярко окрашенных. Оранжевая грудка, а на темном оперении снежно-белые полосы.
Никто на теплоходе не мог сказать, что это за порода.
Лишь чуть не полвека спустя, перелистывая Красную книгу Российской Федерации, я узнал пясинских диковинных птиц. Краснозобые казарки! Именно Пясина названа в числе мест их размножения и линьки. На зимовку птицы улетают отсюда в Южный Прикаспий и жаркий Ирак.
Красная книга обнадеживала: некоторые излюбленные места казарок объявлены заповедными, на путях их перелетов созданы заказники.
А гуси, обыкновенные гуси! Сколько же их у пясинских берегов. Молодняк еще не летает. Вспугнутые теплоходом, птицы бегут по отмелому берегу до ближайшего овражка, прямой дороги в тундру.
Нам не до охоты. С тревожащей быстротой падает уровень воды. Вынужденная задержка на Диксоне может оказаться для нас поистине роковой. Матросы-наметчики длинными шестами непрерывно измеряют глубину. Пришлось сократить часы их вахты: отказываются служить руки, один матрос в изнеможении рухнул на палубу, сильно разбив плечо.
Мелко, мелко… Разведочный катер мотается из стороны в сторону, нащупывая подходящий фарватер. И все же попадаем в ловушку, забиваемся в протоку, выход из которой преграждает подводная коса.
Пятимся назад, баржа садится на мель, пароход «Лесник» застревает поперек протоки. Красный глаз его бортового огня кажется сигналом беды. Всю ночь слышатся слова команды, бурлит вода под винтами, скрипят тросы.
Это только начало. Наше дальнейшее продвижение становится мучительно медленным и изнуряюще трудным. То одно, то другое судно садится на мель. Теплоход, главный силач, мечется, вызволяя из беды других. Через особенно мелководные перекаты он по очереди перетаскивает едва не по дну баржу за баржей. За день удается пройти несколько километров.
У зимовки Кресты — первая выгрузка для местных факторий. Вокруг строений валяются в тундре бивни мамонтов. Никому они здесь не нужны, никого не интересуют.
Пока шла выгрузка, разведочный катер послали вперед. Он высадил меня и геолога таймырской поисковой партии у становища кочевников долган. Нганасаны на Самоедском мысу жили в чумах, а у долган, кроме чумов, три балка с застекленными окнами и печными трубами.
Почти все обитатели селения, кроме древних старух, понимали русскую речь. В одном из балков меня удивила икона. Медные ризы были начищены до блеска.
— Что это? — спросил я.
— Бог, — равнодушно ответил хозяин.
— Какой бог?
— А кто его знает. Бог и бог. Жена, какой это бог?
— Однако, Миколка-бог, — отозвалась жена.
На иконе был изображен святой Николай. Отцу нынешнего владельца продал ее заезжий поп, велел креститься. Креститься долгане не стали, а икону оставили: красивая, блестит, как самовар.
Хозяина заинтересовал мой фотоаппарат. Я рассказал, как и что. Он долго охал:
— Какой хитрый люди делал! Ну, беда хитрый люди!
Не сразу, но все же разговорились о делах тундры.
Главные здесь — «оленные люди», у которых полтораста, триста и больше домашних оленей. Беднякам они дают «пособку». Обратно долг не требуют, просто бедняк весь год пасет стадо «оленных людей». Живучи старые порядки!
К нам подошла старуха, постояла, посмотрела, обратилась к моему спутнику как к старшему — у него борода.
— Ты почто да плохой начальник? Ездишь туды-сюды, подарков не везешь! Плохой начальник!
Какие подарки? А вот какие. Прежде, оказывается, пристав или урядник, отправляясь в тундру, набирал с собой бус, медных тазиков, табака. Раздавал все это, зная, что за кочевниками не пропадет, что отдарят песцовыми шкурами. Теперь начальники ездят без подарков. Что за начальники, беда плохие начальники!
Нас звали ночевать в чум, но мы устроились у костра на приметном мысу, чтобы привал издали заметили с теплохода и выслали катер.
Разбудил меня шорох. Небольшой зверек, покрытый свалявшейся серовато-бурой шерстью, принюхивался к мешку с провиантом. Я привстал, зверек нехотя, лениво отбежал в сторону.
— Песец, — сказал, позевывая, проснувшийся геолог.
Хорош заведующий отделом Севера: не опознал своего подопечного.
— Удивительно наглая тварь, — продолжал мой спутник. — Сейчас, когда его шкура ломаного гроша не стоит, он шныряет возле вас в надежде стянуть, что плохо лежит. Но попробуйте увидеть его зимой. Ого! Я пять лет брожу по тундре и не могу похвалиться, что хотя бы раз встречал этого джентльмена вот так запросто у лагеря в зимней шубе. Не беспокойтесь, песец знает ей цену! Если бы за его шкурой не охотились, он шнырял бы возле жилья и зимой. У-у, ворюга!
Геолог бросил в песца головешку. Зверек, отбежав подальше, отрывисто тявкнул и не спеша отправился восвояси.
Утром на бугре я внимательно осмотрел «пасть» — ловушку для песцов. Плотно забитый невысокий, немного выше колена, двойной частокол из деревянных кольев. Над ним, на легких подпорках, к которым привязывается приманка, укреплено бревно. Дернешь за приманку — бревно падает.
— Эта штука не так плоха, как кажется, — заметил геолог. — Капкан заносит снегом. Да и сожрать могут вашего песца, когда он околеет в капкане. Бревно же, выдолбленное корытом, накрывает зверька целиком. Тут вековой опыт, давняя привычка, нельзя это все не учитывать.
Может, «пасть» оставить, а внутрь для надежности капкан?
Теплоход забрал нас с мыса. Все на судне злые, издерганные. Только что получена радиограмма: вторая колонна нашего каравана, получив груз с морских судов, идет ко входу в Пясину. Наш теплоход должен поспешить ей навстречу и повторить все сначала. А ведь уже сентябрь, в лужах замерзает вода, иней серебрит тундру, птицы тянутся к югу.
Вот записи в моем дневнике.
7 сентября. Идем навстречу второму каравану. Пясина обмелела невероятно. Скребем по дну. Сейчас одиннадцать часов вечера. Начинается третий за сутки аврал. Пытаемся сняться с мели. При свете прожекторов на берег завезен «мертвяк» — толстое бревно. Его плашмя вкапывают в землю, долбя мерзлоту. Затем закрепим на «мертвяке» трос и лебедкой подтянемся к нему, чтобы сползти с мели. Получили радио: наш «Лесник» привел первые пять судов с грузами Норильска на пристань Валёк. Была торжественная встреча. А мы все еще на мели…
10 сентября. На всю Пясину, на всю тундру гудит пароход «Кооператор», ведущий второй караван. С него первыми заметили наши мачты. Капитан Пономарев не жалеет пара. Знаменитый, единственный в Сибири свисток-бас, поразительно густой и сильный, поет и поет, радуясь встрече.
Сошлись возле устья Агапы, притока Пясины. Лиханский в рупор вместо приветствия спрашивает Пономарева:
— Терентий Степанович, сколько раз на мели сидел?
— Одиннадцать, — отвечает тот, добавляя для характеристики Пясины несколько заковыристых, непечатных словечек.
Забрали у «Кооператора» три баржи, две оставили ему. Вдвоем тянуть веселее.
12 сентября. Впервые серьезно говорили о зимовке на Пясине. Часть людей будут вывозить самолеты. По воздуху же придется доставлять остающимся теплую одежду и запасные части для ремонта судовых двигателей. Срочно выпускаем номер газеты с передовой статьей: «Если придется зимовать, встретим зимовку в полной готовности!»
13 сентября. Вторые сутки штурмуем Глуховский перекат. Теплоход перетаскивает баржи чуть не посуху. У них пробоины, поломаны рули. Железные, тяжелогруженые баржи пройти перекат не могут. Если оставить их здесь, погибнут при весеннем ледоходе. Мецайк предлагает единственный выход: передать часть груза на освободившийся от угля небольшой железный лихтер, уменьшить их осадку. Всей командой
