уходим на авральную погрузку.
17 сентября. Неожиданно возле теплохода сел гидросамолет. На нем — начальник полярной авиации Главсевморпути Марк Иванович Шевелев и начальник Норильск-строя Владимир Зосимович Матвеев. Оба встревожены. Собрали комсостав. Без машин и оборудования, которые мы везем, Норильск в строй войти не может. Для страны выгоднее пожертвовать частью флота, чем задержать пуск норильских заводов. Фашистские мятежники генерала Франко штурмуют позиции испанских республиканцев на подступах к Мадриду. В Нюрнберге только что состоялся съезд фашистской партии: Гитлер грозит нам войной. А Норильск — это никель.
Если теплоход сольет часть горючего, он сможет пройти до Пясинского озера. Так и сделаем.
21 сентября. Три дня не записывал. Непрерывные авралы. Газету выпускаем то ежедневно, то через день. Под названием по-прежнему обозначаем место, где она отпечатана: устье Тареи, устье Агапы, база Кресты, зимовка Черная, Пясинское озеро, Агапа, Машкин Яр, опять Агапа, Островский перекат, Верхнеагаповский перекат, снова Кресты… Мечемся, как в мышеловке… Стягиваем флот ближе к Пясинскому озеру, к Вальку.
Завтра поднимаем железные баржи через порог у входа в озеро. Облегчили теплоход, как могли. Выкачали почти всю нефть, сгрузили запасные якоря. На берегах — множество белых полярных зайцев.
23 сентября. Пробились в озеро. Валит снег. Один за другим на воду садятся гидросамолеты. Полярные летчики Козлов, Задков, Еременко забирают людей, ложатся курсом на Дудинку. На караване у нас было четыреста шестьдесят человек. Зимовать остаются сто двадцать.
Норильск никакой не город, а просто барачный поселок. Есть, правда, два приличных коттеджа. Грязь, хмурое небо, мрачные горы.
24 сентября. У нас с теплохода улетели двадцать человек — больше половины команды. Садились на самолеты в Пясинском озере. Снег, изрядная волна. Не стали дожидаться, пока самолеты взлетят, повернули, полным ходом пошли к Черной за последними баржами.
30 сентября. Сорок судов остаются зимовать на Пясине. Теплоход неожиданно получил приказ любой ценой выйти на Енисей; в заливе и низовьях бедствуют рыбаки, несколько барж стоят в опасных местах, и «Красноярский рабочий» — единственное на реке мощное судно, которое может спасти положение.
Мы должны успеть проскочить Пясину до ледостава. Не успеем — зазимуем там, где застрянем во льду. У выхода из Пясины нас будут ждать ледоколы «Ленин» и «Седов», чтобы провести Карским морем до Диксона. А дальше — дорога знакомая.
Полугодовой запас продовольствия, срочно погруженный в трюмы, не понадобился, хотя мы были на волосок от вынужденной зимовки в пустынном плёсе Пясины: подводный камень пробил днище, и вода проникла в танк с горючим. Всю ночь никто не сомкнул глаз: заделывали пробоину, откачивали воду.
А на следующие сутки установили рекорд, пройдя с обломанными лопастями винта триста пять километров. Ни капитан, ни штурман не спали сорок часов подряд. Последние перекаты проскочили в густой шуге.
Карское море на этот раз оказалось спокойным, чистым ото льдов. Капитан радировал на ледокол «Ленин», что мы пройдем к Диксону самостоятельно.
Был полдень 6 октября, когда мы появились на опустевшем диксонском рейде. Никогда еще за всю историю Арктики речное судно не появлялось здесь так поздно.
Когда 17 октября мы привели в Игарку баржи, взятые на буксир по дороге, было 12 градусов мороза, и люди ходили в шубах. Бросили якорь в протоке, нефти оставалось всего на четверть часа хода.
Незадолго до годовщины Октября нас торжественно встречали в Красноярске. На улицах уже лежал снег.
На стенах Дома техники в Норильске памятные надписи перечисляли важнейшие события, связанные с историей города. Пясина там названа дважды.
Приведена выдержка из дневника Харитона Лаптева. Весной 1740 года он прошел через Пясинское озеро и записал, что из него выходит река Пясина.
Вторая надпись:
«1922 год. Исследователи Бегичев, Урванцев, Пушкарев, Базанов провели замеры Пясинской водной системы. Путь от Ледовитого океана до реки Норилки был открыт». И все.
Глава VII
Путешествие с тремя боковыми маршрутами
Таймыр неведомый
Перед началом Пясинских операций 1936 года, я, разумеется, искал книги, относящиеся к Пясине и той части Таймыра, которую она пересекает. Знал, что новых изданий нет. Но, может, найдутся интересные исторические материалы о тех, кто побывал там гораздо раньше нас? Очень они пригодились бы для сопоставлений, для колорита.
Конечно, всюду упоминалась Великая Северная экспедиция. Ну, а кроме нее?
Одно имя мелькало едва не во всех книгах о Таймыре: Александр Федорович Миддендорф. На его труды ссылались ученые, путешественники, знатоки Севера. Именно он, прочел я, в числе прочего выполнил труднейшее задание Академии наук по изучению пространства между Пя-синой и Хатангой, «широкой полосы Земли, наиболее выдвинутой к северу».
В библиотеке заказал книги ученого. Мне предложили четыре тома. Я вернулся с блокнотом, где выписки занимали не больше трех страничек.
«Путешествие на Север и Восток Сибири», части I и II, Санкт-Петербург, 1860–1878 гг.» — так называлось все издание.
Части подразделялись на выпуски, посвященные географии и гидрографии, орографии и геологии, климату, растительности, фауне, коренным жителям Сибири.
Примерно тысяча шестьсот страниц! Кажется, они вместили все, что можно было тогда сказать о северной полосе Сибири.
Все, кроме подробного описания самого путешествия!
Причина? Вот объяснение Миддендорфа.
Проще и быстрее всего, говорил он, было бы переработать слог своих дневников и выпустить их в свет, пока события еще имеют прелесть новизны. Но от путешественника, проникавшего в глушь малоизвестных дальних стран, прежде всего нужно требовать «самой строгой правдивости, так сказать, нагой истины». Блеском изложения он добровольно должен пожертвовать ради приумножения полезных сведений. «Все для самого дела и ничего для славы — вот условия истинно правдивого рассказа».
И еще:
«Я желал бы наистрожайшим образом отделить настоящую литературу путешествий от беллетристики туристов… Сочинение туриста ставит себе целью — научить, забавляя, а для этого оно незаметно переходит в географический роман».
Тогда на первом месте вольно или невольно оказывается забота автора об изображении испытанного, о его страданиях и опасностях.
И Миддендорф предпочел вместо обыкновенных путевых записок или обработанных дневников «составить систематический свод того, что мы знаем в настоящее время о природе и людях Сибирского края в разных отношениях».
Вот почему торопившийся в экспедицию на Таймыр молодой журналист едва сумел выписать жалкие три странички из тома форматом, примерно журнала «Огонек» и объемом в его полугодовой комплект.
