мельчайшим шрифтом:
«Наблюдатель Якубович, из числа ссыльных, уже полтора месяца страдает водяной болезнью, усилившейся до того, что наблюдать более не может».
По донесениям губернатору, ссыльный декабрист передал Миддендорфу «сборник тамошней флоры», также использованный в труде ученого.
Призваны словом и примером…
И вот наш первый условный боковой маршрут от главного, от описания хода экспедиции. Пока ученый, распрощавшись с Якубовичем, продолжает путь по Енисею, напомним, как много сделали декабристы для познания Сибири, ее северных окраин.
Разве один Якубович вел метеорологические наблюдения? Александр Бестужев стал добровольным метеорологом в холодном Якутске, братья Беляевы — в Минусинске, братья Борисовы — в Чите, Митьков — в Красноярске; совсем недавно, в 1986 году, нашли подлинные тетради его наблюдений, часть которых была в свое время уже использована учеными.
Сколько участников восстания 14 декабря 1825 года было сослано в Сибирь? Известно точно: 121 декабрист. Ничтожная горстка, которая, казалось бы, должна затеряться, пропасть в необозримых сибирских пространствах.
Не затерялась, не пропала! Прав был Михаил Лунин, человек редкого мужества, сказавший как бы от лица всех своих товарищей по каторге и ссылке: «Настоящее житейское поприще наше началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили».
В широком смысле делом русских революционеров было служение родине, народу.
Сто двадцать один человек, горстка, сначала упрятанная за железные решетки, потом расселенная так, чтобы меньше виделись, меньше общались, опутанная по рукам и ногам всяческими запретами, ограничениями, неусыпной слежкой, сделала для Сибири больше, чем громоздкий штат казенных управителей и их чиновников.
Декабристы строили мосты, искали руды, разводили невиданные сибиряками овощи, учили детей, собирали гербарии, врачевали больных — да кто возьмется перечислить все их добрые дела?
Просвещеннейшие люди своего времени, они способствовали также духовному развитию местного общества. Их след был глубоким, время не могло стереть его. Это признавали даже люди, враждебно настроенные к идеям декабристов, лица, близкие к императорскому двору.
Известный историк полярных исследований Михаил Иванович Белов доказывает, что декабристы первыми из русских людей XIX столетия выдвинули как практически неотложную задачу разностороннее изучение Севера и Сибири.
Среди них выделялся сибирский уроженец Гавриил Батеньков, хорошо знавший родной край. На него обратил внимание Сперанский, поручавший Батенькову составление проектов путей сообщения в Сибири. Будущий декабрист разрабатывал план морского пути, который сделал бы Камчатку ближе к Петербургу, чем к Иркутску.
Несколько декабристов были морскими офицерами. Мичман Чижов дважды ходил под командованием Литке к Новой Земле. Константин Торсон участвовал в экспедиции на кораблях «Восток» и «Мирный», открывшей Антарктиду. Товарищи говорили о нем как о человеке идеальной честности, как о рыцаре без страха и упрека. Им владели мысли о совершенствовании русского флота. Ценность его предложений признавали даже косные чиновники морского министерства.
Его друг, декабрист Михаил Бестужев, рассказал впоследствии, как Торсон составлял план научной экспедиции к Северному полюсу: «Помню я эти блаженные минуты, когда при тусклом свете свечи мы проводили с Торсоном пути по земному шару и открывали с ним неведомые страны и острова и крестили их русскими именами».
Были ли друзья лишь прекраснодушными мечтателями? Нет, для экспедиции к полюсу в Петербурге уже строились два судна.
Но вместо корабельной палубы Торсон, а также братья Николай и Михаил Бестужевы оказались в каземате. После каторги их отправили на поселение в Селенгинск.
…Я бывал на могилах многих декабристов, но особую, какую-то щемящую грусть ощутил на совершенно пустынном берегу Селенги возле черных надгробий, где похоронены Николай Бестужев и Константин Торсон. Может, причиной тому были едва заметные развалины, битый кирпич печей на том месте, где жили декабристы, посвист ветра да стрекотание кузнечиков, нарушавших тишину этого безлюдного печального места.
Поблизости была когда-то бурятская деревня, давно покинутая жителями. Они переселились в соседний Новоселенгинск. Там теперь музей декабристов.
Торсон, уже на каторге, таясь от надзирателей, набрасывал записки о флоте. Здесь, в бурятской деревушке, соорудил молотильную машину особого устройства, предвосхитив идею комбайна.
Николай Бестужев, талантливый художник, оставил потомству галерею портретов декабристов и их жен, зарисовки сибиряков, наброски городов, бурятских деревень. Он же изготовил простейший прибор для измерения землетрясений, столь частых в Забайкалье, изобрел простые в обращении, надежные морские хронометры.
Сколько бы пользы принесли братья Бестужевы и Константин Торсон флоту, если бы злая царская воля не сломала их судьбы! Но они и их товарищи по ссылке сделали не меньше, а больше: всколыхнули Сибирь, служа ей словом и примером.
Забытыми тропами
Экспедиция Миддендорфа продолжала с возможной поспешностью продвигаться дальше по Енисею.
В феврале 1843 года путники увидели на высоком обрыве деревянную колоколенку. То был утонувший в снегах заштатный городок Туруханск, откуда еще землепроходцы топтали тропы в «землицы незнаемые».
Миддендорф уже не застал в живых Аврамова: тот трагически погиб при загадочных обстоятельствах. Но с Лисовским он встретился. Появилась запись: «У местного высокообразованного купца Лисовского в Туруханске есть прекрасно оборудованная метеорологическая лаборатория». Надо полагать, что встреча с «купцом» была для Миддендорфа полезной во всех отношениях.
Два года спустя Лисовский разделил участь Аврамова: при поездке к устью Енисея он якобы внезапно «скончался от горячки»…
По следам землепроходцев, где на собаках, где на оленьих упряжках, добралась, наконец, экспедиция до Дудинки, последнего селения на Енисее. И тут слег Фурман: корь! Болезнь непрошеной гостьей явилась на Таймыр в становища кочевников.
Корь прилипчива, заболел один, переболеют все. А задерживаться в Дудинке нельзя ни дня: весна торопит. Выручай, докторский колпак!
Ящики на санях, обшитые оленьими шкурами, превратились в походную больницу. Бывали дни, когда на ногах оставались только Миддендорф да Брандт, и все же оленный караван упрямо продвигался к Пясинскому озеру.
В тундре ему повстречался Тит Лаптуков, ссохшийся, но еще крепкий старичок, похожий на сказочного гнома. Он прожил всю жизнь на Таймыре, знал языки кочевников — о таком проводнике можно было только мечтать.
Лаптуков повел караван от одного стойбища кочевников к другому. Никто не встречал гостей у входов в чумы, занесенные сугробами. Глаза, привыкшие к белизне тундры, сначала различали внутри только угли
