общества.
«Пять лет, проведенные мною в Сибири, были для меня настоящей школой изучения жизни и человеческого характера, — писал впоследствии Кропоткин. — Мои продолжительные путешествия на перекладных, на пароходах, в лодках, а главным образом верхом на лошади удивительно закалили мое здоровье. Путешествия научили меня также тому, как мало в действительности нужно человеку, когда он выходит из зачарованного круга условной цивилизации. С несколькими фунтами хлеба и маленьким запасом чая в переметных сумах, с котелком и топором у седла, с кошмой под седлом, чтобы покрыть ею постель из свеженарезанного листвяка, человек чувствует себя удивительно независимым даже среди неизвестных гор, густо поросших лесом или же покрытых глубоким снегом…»
Кропоткин прошел, проехал и проплыл в Сибири семьдесят тысяч километров — другими словами, проделал путь, почти равный двум путешествиям вокруг земного шара вблизи экватора.
После возвращения в Петербург бесстрашный путешественник и создатель теорий, выдвинувших его в ряды крупнейших географов мира, решил бросить науку ради борьбы с царизмом. Тогда царь лично распорядился заточить Кропоткина в каземат Петропавловской крепости, намереваясь сгноить его там. Но арестант дерзко бежал оттуда и до революции вынужден был жить вдали от родины.
Научные заслуги Кропоткина не ограничиваются тем, что он сделал в Сибири. Изучая, например, движение арктических льдов и направление течений, он теоретически открыл существование большого острова или архипелага к северу от Новой Земли и просил Русское географическое общество отправить туда экспедицию. Министерство финансов не дало для этого денег. А через два года в Арктику отправились австрийцы. Они достигли теоретически открытой Кропоткиным земли и дали ей имя Франца-Иосифа…
Но если бы даже после своих сибирских путешествий и сделанных во время их открытий Петр Алексеевич Кропоткин не совершил бы более ничего выдающегося, то и тогда его имя осталось бы украшением отечественной и мировой науки.
КУРС — ВОКРУГ СВЕТА
Книгу эту вы, конечно, знаете. Парусный корабль на ее обложке несется куда-то вдаль, обещая читателю встречи со штормами, стоянки у берегов чужих стран, знакомство с чудесами тропических морей и многое-многое другое…
Этой книге редко приходится отдыхать на библиотечной полке. Уже не одно поколение читателей наслаждается увлекательным повествованием о дальнем плавании русских моряков. «Фрегат Паллада» — горят золотые буквы на переплете книги, написанной почти сто лет назад Иваном Александровичем Гончаровым.
Живые впечатления, яркие картины природы, меткие зарисовки нравов различных народов пленяют читателя с первых глав «Фрегата Паллады», и не без сожаления перевертывает он последнюю страницу.
Вы, вероятно, уже читали, а если не читали, то непременно прочтите эту прекрасную книгу. Здесь мы не собираемся ее пересказывать, а лишь дополним описание путешествия, талантливо сделанное писателем, тем, что стало известно из неопубликованных писем, воспоминаний друзей, отчетов морского ведомства уже много лет спустя после выхода в свет «Фрегата Паллады». Коротко расскажем и о том, как создавалась сама книга.
Вы увидите, что в действительности плавание «Паллады» было гораздо более трудным, чем это описано в книге. Гончаров отличался исключительной скромностью. Он боялся, что описание всех опасностей плавания невольно может представить в героическом свете и самого автора. Он все время посмеивается над собой, изображая себя этаким изнеженным, избалованным барином, недовольным тем, что его лишили привычных удобств и покоя.
«Между моряками, — пишет он, — зевая, апатически, лениво смотрит в «безбрежную даль» океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки на Сандвичевых островах, на чем ездят в Австралии».
Нет, не таким был автор «Фрегата Паллады», и совсем не так уж много заботился он о своих удобствах…
Летом 1852 года в Петербурге много толковали об экспедиции вице-адмирала Путятина, которая должна была отправиться в кругосветное плавание и посетить берега Японии.
Однажды разговор об этом зашел и в доме известного художника Майкова. С семьей Майковых Иван Александрович Гончаров дружил давно и прочно. Он проводил вечера в их уютной гостиной, где часто собирались поэты и художники. На этот раз были только свои. Хозяйка дома, рассказывая о предстоящей экспедиции, заметила, между прочим, что адмирал ищет секретаря, который мог бы потом описать все путешествие.
— Вот вам бы предложить! — со смехом сказала она, обращаясь к Гончарову, по обыкновению спокойно сидевшему в глубоком кресле.
— Мне? Что ж, я бы принял это предложение, — ответил тот.
Все рассмеялись, а минуту спустя уже забыли об этом разговоре.
Но через несколько дней среди друзей Гончарова распространилось изумившее их известие: Иван Александрович действительно собирается путешествовать вокруг света и хлопочет, чтобы его назначили секретарем экспедиции.
Кругосветное плавание — да ведь это разлука с родиной, с близкими года на два, а то и на три! А опасности? А лишения? Как смирится с ними человек, за сорок лет своей жизни не совершивший ни одной большой поездки хотя бы по родной стране? И не он ли говорил о себе, что свою спокойную комнату оставляет только в случае крайней надобности и всегда с сожалением? Наконец, ведь Иван Александрович после «Обыкновенной истории» задумал написать еще два романа и уже давно работает над одним из них. Значит, бросить и это?
Гончаров и сам как будто был не очень тверд в своем намерении. Да, в море ему будет трудно. И ответственность ведь большая: надо потом рассказать о плавании, рассказать так, чтобы было много поэзии, огня, красок. Сомнения в своих силах не давали ему покоя. И все же он решил ехать.
— Я давно мечтал о таком путешествии, — говорил он. — Может быть, с той минуты, когда учитель сказал, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны. Мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого. Захотелось побывать там, где учитель показывал на карте экватор, полюсы, тропики… И вдруг теперь неожиданно воскресли мечты, вспомнились давно забытые кругосветные герои. Вдруг и я вслед за ними могу отправиться вокруг света! Все мечты и надежды юности — нет, сама юность воротилась ко мне!
И писатель вспоминал родной Симбирск, где яблоневые сады спускаются по крутому склону к Волге. Вспоминался ему каменный дом, двор, заросший травой, и флигель, где жил на покое старый моряк Трегубов. Как чудесно было забраться к нему в кабинет, потрогать компас, секстант, хронометр! А старик, который души не чаял в своем маленьком любимце, сажал Ваню на колени и начинал нескончаемый рассказ о скитаниях по белу свету.
Научив Ваню грамоте, он давал ему книжки о путешествиях. Ваня шагал по Камчатской земле вместе с Крашенинниковым, плавал в лазурных морях на корабле Кука, брел с караваном Мунго-Парка по Африке.
— Этакий клопик, а точит книжку за книжкой! — удивлялся и радовался старый моряк. Потом добавлял со вздохом: — Эх, Ваня, вот если бы ты, как подрастешь, сделал хоть четыре морские кампании — то-то порадовал бы меня!
А мальчику грезились синие дали и белые паруса, тропические пальмы и свирепый рев шторма.
Вот тогда-то и зародилась у него в душе мечта о море. Трегубов не давал угаснуть этой искорке. Когда Ваня превратился в подростка, моряк занялся с ним географией, астрономией, морской навигацией. Иной раз старик вдруг начинал жаловаться мальчику на то, что мир устроен не совсем справедливо. Был Трегубов знаком со многими декабристами и в свой крепостнический век мог считаться человеком передовым, свободомыслящим.
