Анадырь. Поселок разбит на куски и очень разбросан, какая-то стройка на холмах и на той стороне залива. Все деревянное и все обито толем. Тихий вечер, народ на берегу у сетей. Воет на барже сирена, и к барже кто-то очень ловко гребет на лодке.
Женщина идет с обрыва к морю в модных босоножках на высоком каблуке. Красива. В итальянской шерстяной кофте. Идти по гальке в туфлях должно быть очень неудобно. 10 часов вечера, и солнце бессильно повисло над горизонтом, краснеет от досады красная дорожка по заливу. Я долго смотрел на эту дорожку, моряки красиво зовут ее «дорогой счастья», а когда перевел взгляд на берег и бухту, и баржи, то все стало точь-в-точь как на картинах Сарьяна. Я не понимаю и, кажется, не люблю Сарьяна, но вот теперь кажется, что можно его понять и даже полюбить. Может, это «художник, ослепленный, солнцем», дорогой счастья. Сиреневые и голубые тона.
Погода на Севере — всё равно что выигрыш по лотерее: номер совпал, серия не та. Серия есть — номер не вышел. Это про Анадырь.
Поход на Паляваам
6. VIII 60 г. Теневые глыбы холмов Нгаунако, уплывают, как катера, гуси вниз по реке, желтая река Паляваам шумит по протокам. Протоки, кусты, морошка, красная смородина, заячьи тропы, оленьи следы, куропаточий, олений, заячий помет и белые столбики, что приветствуют нас, когда мы выплываем к отмели из-за поворота. Спим на кострище — это не так уж плохо. Главное — хорошо прогоняет насморк. Зайцы на вертеле и туман утренний. А в общем, ночью — дубарь.
А чифирь, сырое мясо от утки и «золотое руно» из дорогой трубки. Это не плохо. Кустарниковая зеленая лента по Палявааму. Давит все же это.
Парни на промысле. Девушка — толстая «кнопка». Видимо, может быть хорошей и деловитой девицей.
Лысоватый потасканный тип полустепенного вида. Следит за внешностью. Толстеет, хотя по конституции и не должен быть к этому расположен. Жрет, видимо, много.
Николай — типичный компанейский малый, каких много в турпоходах и прочих сообществах любителей костра, и солнца.
Старик. Похож на А. П. Седой уже. Вид привлекает внимание, но речь мужицкая. Видимо, из ссыльных. Зовут его все — Дед.
Живут они все дружно.
Хорошо не путешествовать, а вспоминать об этом.
Снова в Усть-Чауне
9. VIII. Бродил по озерам за розовой чайкой. В нашей Усть-Чаунской Избушке снова те же ребята. В моде оранжевые куртки рубашки из нейлона! (…)
Ненавижу горластых нахальных мартынов, их хищный крючковатый нос, острые, жадные лапы и белое фарисейское оперение, которое и вызывает дилетантские ахи и вздохи. Воруют рыбу из сетей, распугивают дичь, наводят на честных людей тоску своим криком. Бил я пестрошейную гагару со шкурой крепости промасленного брезента, их перья можно выдирать только плоскогубцами.
Но я не могу стрелять маленьких чаек, которые бесстрашно пикируют тебе на голову и хлопотливо отчаянно верещат над тобой. Но деликатно отлетают в сторону, как только убеждены, что надоели тебе. Я не могу их бить за то, что они похожи на розовую чайку.
В Усть-Чауне патефон, и мы с удовольствием переиграли по два раза все пластинки, которые там, на «материке», давно уже не вызывают ничего, кроме усмешки.
10. VIII. Сидим, вернее лежим в Усть-Чауне. Читаю Мопассана. Странно бедно хрестоматийное представление наше об этом французе. А ведь, пожалуй, нигде не читал я более яркого и более по человечески умного выступления против войны, как у него («На воде», «Гениальный мастер бойни»).
11. VIII. У Тумлука. Еще когда мы подходили к дому и сели на валу, невесть откуда выскочил кулик и, хлопотливо обежав вокруг нас, вдруг свистнул удивленно и со всех ног кинулся бежать к дому; Не лететь, а именно бежать. Был он очень похож на аккуратного хозяйственного толстяка мужичка, и только тонкие длинные ноги и длинный нос, приделанные к нему, немного смешили, а круглый внимательный черный глаз напоминал школьного физика. Так он и бежал до дома и кричал по своему, как будто встретил знакомых и хотел теперь сообщить поскорее новость об этом. А потом залаяли собаки и вышла Анька.
Алитетов сын Рахтыргын (Антон) — здоровый, сдержанный мужик, знающий, видимо, и свою силу и кое-что потерпевший в жизни.
Радостная была встреча, и мы лежали в пологе, пили чай, высунув голову наружу. И день резал глаза, и псы лежали в чоттагыне и не открывали глаз, даже когда перешагивали через них.
Чайник низко висит над костром, костер на днище железной бочки. И вот этот низко, очень экономно висящий чайник, и днище, пожалуй, могут рассказать человеку об истории чукотской цивилизации, как капля воды может рассказать о существовании Тихого океана.
Спать на оленьих шкурах, пить черный чай без сахара, есть рыбу, сваренную в нерпичьем жиру, — здорово все это, и голова отдыхает, лучше всяких сочинских пляжей.
Холодно, свищет ветер на улице — август, худший, чем многие месяцы на Чукотке.
У Васи новое слово: «вот именно». Частенько он его употребляет.
Лежу у Васи в избушке и читаю сказки Андерсена. Хе! Ребята, вот отличное сочетание! С детства я испытывал тягу и симпатию к Маленькой Разбойнице, и сейчас тоже с удовольствием прочел о ней.
12. VIII. День рождения О. М. Куваева, как пишут в календарях. В календарях еще пишут и послужной список, а у меня его нет. 26 лет ни фига еще не сделано толкового, и ведь даже решения нет: что мне делать за этими 26-ю. Как будто снова 7-й класс и снова я стою на берегу Юмы.
Дождь, снег на Нейтлине и дальше в горах, командировка не выполнена. Стенка у полога откинута, огонь чадит посредине, лохматая Анька что-то кроит из шкур, собаки мокрые дрожат, и видно, как ветер гнет мокрую осоку далеко впереди. Видал же я порядком таких яранг и такой мокрой, страшной в своей тоске осоки. Теперь это меня уже не обогащает. Короче, нужен отпуск. (…) Подумать не спеша и обо всем. (…)
Пишу на крохотном, грязном до ужаса столике, и рыбьи жирные шкурки перед носом, и сломанный будильник, и объектив от бинокля, и куча махорочных окурков. Окошко в три квадратных дециметра залепила осенняя дождевая слякоть. Справа сын Алитета с Ниной сопят во сне, слева зевает от безделья и играет патронами Серёга.
Справка. Сын Алитета Антон учился в школе в Певеке.
Нина — жена Антона, маленькая молоденькая очень чукчанка, и все время ласкает его нежно и неумело.
Алитет в 1940 году повесился в ссылке, на материке началось расследование контры. Допрашивали и сына Алитета Антона.
Сёмушкин, по словам Антона, про Алитета все наврал, жил, кстати, он у Алитета долгое время. Имена жены и детей вымышлены, в горы Алитет не уходил, был арестован как кулак. Носил Алитет бороду, усы брил, жил в районе Биллингса, на Лагуне. (…)
Сын Алитета прочел книжку про Алитета и сказал: «Это не про нас. Тут жены другие, дети другие. А Сёмушкину стыдно; столько времени у нас жил как свой, всякий продукта ел, потом все наврал».
Перегнал 12 лет назад стадо в Усть-Чаун и тут остался. Думает вернуться потом обратно.
Все дети Алитета умерли. Остался Антон, старший брат на Биллингсе и сестра (младшая).
У Алитета было пять жен. Один сын с женой застрелились одним патроном. Легли рядом и прострелились одним выстрелом! Бывшего с ними в яранге человека послали за папиросами.
Тоска! Черт побери, давно у меня такой тоски не было. Читаю при свечке Шолохова — не трогает.
