— А разве я не плебей? Плебей и есть, — смиренно ответил тот.
— Ты работаешь в Арктике. В Арктике нет плебеев.
— А шурфы, по-вашему, кто долбает? Князи, что ли, на канавах корячатся?
— Это люди… повышенной активности, Феникс. Им тесно среди плебейства, и они попали сюда. Плебеи, Феникс, живут в городах.
— На завтрак жрут бифштексы и ездют на такси, — радостно подхватил Васька. — А кто же тогда на заводах? Которые в городах?
— На заводах рабочий класс! — Жора глянул на Ваську. Тот понял, почесал бороденку и уже другим тоном спросил:
— Тушенку, спички, курево. Еще что?
Но Жора Апрятин ничего ему не ответил. Он протирал масляной тряпочкой револьвер. Всегда по утрам Жора чистил оружие, как будто собирался в некий хунхузский набег. «Оружие должно быть в порядке», — туманно объяснял он.
Васька со вздохом пошел на склад. Канавщики на гряде Пырканая уже неделю сидели на одной манной каше. Для остроты вкуса они ели ее с диким луком. Но за продуктами на базу никто идти не хотел: канавщики выбивали рубль сдельщиной, а через скорое время должна поплыть мерзлота. В этом году из-за жары раньше, чем обычно. Когда плывет мерзлота, какая к чертям прогрессивка? Апрятин обещал, что пришлет с продуктами Феникса. Канавщики кровожадно развеселились. Васька изменил клану ломика и взрывчатки, смылся на легкую должность завхоза.
На всю Территорию Васька Феникс был знаменит тем, что каждую осень он растворялся. Исчезал на глазах. Получив деньги за лето, Васька как бы просто таял в воздухе. Никто не видел, чтобы он садился на самолет или пароход. Его не встречали на касситеритовом прииске, не сталкивались в Городе, не замечали среди бедующих зиму бичей. Каждый раз ходили туманные слухи, что Васька замерз по пьяному делу, провалился под лед на зимнем лове в каком-то колхозе, что его пришили уголовники и по обычной практике кинули в море в железной бочке с камнями. Но каждую весну он возникал в геологическом управлении с жидкой своей бороденкой и ухмылкой виноватого человека. Так и прозвали Феникс. Возникает из пепла.
«Таков печальный итог», — думал Жора, оставшись один. Слова эти привязались к нему два дня назад, когда он наткнулся на останки человека в узкой горной долинке. Истлевший брезент пророс уже травой и полярной березкой. На поясе лежал наган — кобуру съели мыши. Мыши съели и полевую сумку. Бумаги превратились в замазку. Только геологический молоток на длинной ручке выглядел как новенький. Жора забрал наган, молоток, остатки полевой сумки. Остальное оставил как есть. Таков печальный итог.
Васька Феникс вернулся со склада и со вздохом поставил у входа в палатку рюкзак, набитый банками аргентинской тушенки, отечественным сгущенным молоком и пачками папирос «Норд». С тем же вздохом Васька вытащил из-под койки ржавую тулку, левый курок которой был умело выгнут из гвоздя, перепоясался брезентовым патронташем.
— Пошлепал, — выжидательно объявил Васька, но остался на месте.
— Чтобы как шлюха с танцев, не позднее утра обратно, — грубо сказал Жора. (Таков печальный итог.)
Васька вздохнул, понял неотвратимость, взвалил рюкзак и направился к синеющей на горизонте гряде гор Пырканай.
Жора пошел к реке на свое излюбленное место, где кусты образовывали выемку над сухим веселым обрывчиком. Вода под обрывчиком кружилась в зеленоватых водоворотах. Было видно, как всплывают вверх и медленно погружаются рыбьи спины. Удочка с блесной лежала тут же, но завтракать еще было рано. Лосиная считалась самой благородной рекой Территории. В среднем течении ее рос даже тополевый лес, сюда забредали с юга лоси, в верховьях бегали стада снежных баранов, и вода кишела рыбой: голец, чир, муксун и даже встречалась нельма.
Таков печальный итог. Жора сгорбился и сразу стал похож на сутулого длинноволосого мальчика. На людях он старался держать созданный воображением идеальный образ — немногословный, всегда с оружием, готовый к выпивке, действию. Жора Апрятин — полярный волк. Природа действительно лепила Жору по образцу викинга: голубые глаза, светлые волосы. Но природа где-то на полдороге отвлеклась, и остальное завершил дед — известный географ, исследователь Центральной Азии. Он учил внука читать по путешествиям Николая Михайловича Пржевальского, мучил холодной водой по утрам, самовластно направил в горный и самовластно распределил работать на Север. «Только там осталось место для приличных открытий».
Таков печальный итог. Жора неплохо тянул фамильную лямку. Самолюбие не позволяло работать плохо. Но найденные два дня назад останки как-то по-иному все поворачивали. И вещи погибшего геолога, и кости его не принадлежали к миру людей. В узкой долинке посвистывал ветер, росла трава, и все там принадлежало миру земли, миру горных пород. Ни испуга, ни брезгливости не вызвал в Жоре найденный труп. Лишь печаль. «Из глины вышли, в глину попадем». Но что тогда самолюбие, что фамилия деда на карте Памира и надежда, что ты оставишь эту фамилию на какой-либо другой карте? Зачем? К чему стремился парень, свалившийся лет десять — двадцать тому назад среди черной щебенки в пустынном краю? Отрешенность. Вот именно такая атмосфера была в долинке. Не кладбищенская суета, где каждый памятник чем-то хочет выделиться, напомнить, обратить внимание «я был». Погибший геолог врос в метлицу, полярную березку, камни. «Оставьте меня в покое, я нашел конечную цель». Таков печальный итог. Жора Апрятин даже вздрогнул от сознания собственных несовершенств. Он искал спасения в возне с оружием и виртуозном владении грубой речью работяги. Пижонство. Надо продолжать учить латынь, купаться в холодной воде каждое утро, крутить гантели, бегать легко и свободно. Но и это не выход из ограды несовершенств. «Соблюдай посты, это полезно и мудро. Следи за культурой тела и веруй в исследование природы. Тогда жизнь будет для тебя наполнена смыслом», — писал в последнем письме дед. А дальше, как всегда, цитировал путешественников от халдейских времен до Нансена. Дед прожил интенсивную жизнь. «Думать до конца никогда нельзя, — решил Жора Апрятин. — Надо где-то быть ограниченным человеком. Веруй в свою работу. Дальше не думай. Вот успех полноценной личности». Таков печальный итог.
Жора знал, что засыпанная черным щебнем долинка, тихий шум ветра и завернутые в истлевший брезент останки истлевшего человека навсегда останутся с ним. Напоминание о смысле и цели. Нетленные ценности. Лишь железо осталось нетленным. Вещи остаются, мы исчезаем. Таков печальный итог. Но человек, вросший в траву и горные минералы, исчез ли?
Жора очень рано лег спать, не разжигая вечернего костра. И это, наверное, спасло ему жизнь. Поздним вечером мимо базы прошел беглый уголовник, известный по кличке Пустой. Он находился в бегах уже три месяца. Срок у Пустого был очень большим, и именно он копил золото, за которое Салахов не получил амнистии. Без золота ему бежать не было смысла. Сейчас он нес с собой два килограмма пылевидного золотого песка. Оружия, документов, карты у Пустого не было. Ничего, кроме золота. Он окончательно озверел, отчаялся и готов был сдаться властям. Но позади лежали тундры, которые он уже прошел. Пустой боялся проходить их снова. Инстинкт и чутье подвели его, он прошел мимо базы. Если бы он заметил палатки, он пошел бы сдаваться. Но если бы он обнаружил, что Жора на базе один, он без колебаний убил бы его, так как получал оружие, одежду, документы и продовольствие. Одним словом, получал жизнь. Но Пустой прошел мимо, и больше никто никогда о нем не слыхал.
Рано утром вернулся съемщик Гурин. Выглядел он так, как должен был выглядеть в любых условиях средний интеллигент. Тщательно выбрит, даже запах одеколона, пуховка чиста, японские оранжевые сапоги аккуратно подвернуты, и очки поблескивают остро и усмешливо.
Гурин зашел в палатку, поставил у стола свой польский рюкзак на станке и сел на дощатые нары. Жора с тоской ожидал, что он сейчас выкинет. Ему всегда было трудно с Гуриным.
— Што, хозяин, образов-то али не держишь? Перекреститься с дороги не на што, — сказал Гурин.
Жора Апрятин молчал. Он курил трубку, и суетные слова пролетали мимо него.
— Притомился, — вздохнул Гурин. — Ноженьки притомились. А не принять ли мне ванну? Пожалуй, принять. Ничто так не освежает, как ванна, глоток кофе и сигарета. Хорошо бы еще узнать, с кем спит в данный момент Анна Бозе и что слышно о летающих блюдечках. Как считаешь, Георгий? И как насчет кубка вина?
