похвалу, спросил шепотом: «Ну как, Коба, что скажешь – умеем мы воспитывать людей в промышленности? Ведь ему только 30 лет, совсем недавно – просто секретарь парткома шелкоткацкой фабрики!» – последовал неожиданный ответ: «Правильно я вам говорил, и тебе, и Климу – вы, кроме себя, никого не видите, а если видите – до себя не поднимаете. Привыкли к роли «легендарных героев»!.. Кадры надо не только выращивать, но и вовремя давать им перспективу! Приведи его с собой ко мне в Кремль в субботу вечером».
Так Николай Михайлович неожиданно для себя оказался за столом, накрытым в кремлевской квартире Сталина – в «Углу», как ее называли посвященные за угловое расположение в здании Кремлевского дворца.
In omnia paratus (лат.).
Готовый ко всему.
Начальники вещевой и продовольственной службы разведывательной эскадрильи, с которой я прилетел на аэродром Каир-Вест во время второй арабо-израильской войны в 1968 году, привыкшие к строгой проверке своей финансовой отчетности, очень удивились, узнав, что любой торговец в Каире даст тебе любой счет на самом солидном бланке – только покупай его товар! Рынок! Сразу «резко возросла опасность бактериального заражения личного состава». Антисептики, детергенты, репелленты, дезинфектанты и дезодоранты знаменитых фирм и названий «закупались» и списывались в огромных количествах. И полетели в Москву кипы разных квитанций и счетов, а затем и подарки в Управление тыла Вооруженных сил – старинное здание сразу за ГУМом на спуске к гостинице «Россия». Надо ведь думать и о том времени, когда кончится эта тихая и непонятная война! Куда тебя назначат после заграничной командировки, и когда ты поедешь в следующую, зависит от твоего «направленца» в одном из Главных управлений Генерального штаба. В Главном управлении, занимающемся международными контактами Министерства обороны, осознали эти простые истины раньше других. Полковник Добронравов, занимавшийся переводчиками, понимал, что офицеры его отдела не зря подходят к нему с «косящими от постоянного вранья глазами», как писал Михаил Булгаков. У них всегда были наготове вполне правдоподобные объяснения – почему одного переводчика после Багдада надо послать на два года в Одессу и вновь готовить к загранкомандировке в Дели, а другого после Вьетнама необходимо послать на ракетный полигон в пески под Красноводском и считать более к загранработе непригодным.
Все было просто до гениального. В здания Генерального штаба на улице маршала Шапошникова входить с портфелями и свертками запрещалось. Поэтому в гардеробной, кроме обычных вешалок, стоял большой, во всю стену, шкаф с нумерованными ячейками. Получив два металлических номерка – один с вешалки, а другой – с номером ячейки, куда вы поставили новенький кейс с японским магнитофоном и другими мелкими подарками, поднимаетесь к своему «направленцу». Так как все знали, что комнаты Генштаба прослушиваются, но не просматриваются, вы, поздоровавшись с человеком, от которого зависело ваше дальнейшее назначение и возможность следующего выезда в «хорошую» страну, произносили что?нибудь вроде: «А вам привет и наилучшие пожелания от Александра Сергеевича!» – и клали на стол номерок от ячейки. «Направленец», разглядывая ваше личное дело, прятал номерок в карман и бубнил что?то вроде: «Начальника сегодня нет, он на совещании, поезжайте к себе в гостиницу, отдохните пару дней с дальней дороги, а в четверг для вас будет заказан пропуск». Понимать это надо было так: «Черт тебя знает, что ты там насовал в этот портфель или сверток. Вот буду сегодня идти домой, протяну свой номерок и твой гардеробщику. Дома открою «дипломат» и посмотрю твои подарки. Разделю – что себе, а что начальнику… Вот тогда, то есть завтра, с начальником и определим – посылать тебя служить в хороший город – Киев, Краснодар, Одессу, Ригу или к черту на кулички – в Забайкалье, под Читу. Решим, ставить ли твое личное дело в очередь на новое оформление за границу. Да ведь и заграница бывает разная. Кого в Монголию, а кого в Египет. Сертификаты бесполосные или с желтой полосой для приобретения товаров в закрытых валютных магазинах «Березка» дают только в капиталистических странах». Вот как много значило всего лишь одно предложение, сказанное офицером Генерального штаба! А в четверг, если все в порядке и ты не поскупился, тебя ждут на выбор пара должностей в хороших гарнизонах и заветная фраза: «Поезжайте, послужите, а мы с Виктором Георгиевичем через год начнем вас оформлять… Ведь в Каире вам неплохо было?» Мне было неплохо в Каире. Неплохо мне было и в Дели, и в Карачи, и в Читтагонге, и в Александрии, и в Бомбее, и в Будапеште. Мне всегда было неплохо, потому что я вырос на Кавказе и умел обходиться с этими людьми, у которых от жадности сводило скулы и косили глаза… Мне было плохо только от того, что из?за них мне каждый раз приходилось начинать все сначала. Я не был москвичом, у меня не было «волосатой» руки в Главном управлении кадров на Беговой, и поэтому в аппарат главного военного советника, в посольство, я попадал работать только через полгода, а то и через год работы в новой стране, доказав, на что я гожусь. И в каждой новой стране приходилось доказывать снова. Будь готов! Всегда готов…
В Каире мне было действительно хорошо. После двух месяцев, проведенных на аэродроме Каир-Вест, мы переехали в столицу и разместились в комфортабельных квартирах в двух многоэтажных, но удобных домах около Великих пирамид в Гизе. Чуть слева и напротив нас располагался фешенебельный Стрелковый клуб, построенный специально для международных стрелковых соревнований. Шла война, стрельбой занимались всерьез в других местах – соревнования проходили редко и клуб пустовал. При клубе были теннисный корт и плавательный бассейн. Если повернуть направо – попадаешь через сто метров на знаменитую Шария Аль Ахрам – улицу Пирамид. Арабы понимали, что эти огромные сооружения – культовые, но так как они были явно языческие, их назвали Харам – запретные, греховные. С артиклем множественного числа это произносится Аль Ахрам. По-арабски – пирамиды. Одним своим концом эта прямая, как стрела, улица упирается в пирамиды, а другим – в мост через Нил. Вся ее многокилометровая длина состоит из ночных клубов, дневных кафе и десятков особняков, где, как это ни странно, проживают совершенно одинаковые семьи. Состоят они из «тетушки» и трех «племянниц». Племянницы всегда в том возрасте, когда про девушку или молодую женщину говорят, что она «на выданье», уже с небольшой натяжкой. Они, по?видимому, все были от разных сестер и братьев «тетушки», так как в основном составляли, по совершенно случайному совпадению, удачное трио – брюнетка, блондинка и рыженькая. Молодые и не очень молодые люди, посещавшие эти дома, были, наверное, женихами этих замечательных молодых особ. Участковые полицейские хорошо знали всех «племянниц» и, несмотря на их быструю сменяемость, никогда не выражали никакого удивления – ни их числу, ни их явному невезению в матримониальных делах. Племянницы никогда не выходили замуж. После бурной карьеры в Северной или Центральной Европе (с 17 до 22 лет), они появлялись в Афинах или Лиссабоне (в 23–26), в Каире или Стамбуле (в 27–30). А в тридцать пять лет, уставшие и разочарованные, они либо становились «тетушками» (знать бы наперед, что деньги надо было копить, а не тратить их на смазливых бойфрендов!), либо проваливались, с короткими остановками в Алжире, Хартуме или Рабате, в глубины черной Африки. Там их не воспринимали как соблазнительных женщин. Там они играли почти политическую роль. Их покупали за то, что они – белые. Приятно ведь негру купить себе на пару часов покорную белую женщину. Расизм бывает разный…
Но если не заходить ни в кафе, ни к «тетушкам», не полениться и пройти еще полкилометра от этой улицы на площадку перед Сфинксом, то попадешь в ресторан «Сахара-сити». На открытой площадке, прямо перед ликом древнего Сфинкса, стоят столики и кресла. Публика наслаждается прохладительными напитками и рассматривает долину Великих пирамид. Великими называются только три пирамиды Гизы – Хеопса, Хефрена и Микерина. Тихая музыка, настоящий лимонад, приготовленный из тростникового сахара, кубиков льда и маленьких тонкокорых лимонов лайма, в большом ресторанном миксере… Зной… Но вечером все меняется. Вечером – представление «Сон э люмьер» («Звук и свет»). Утренние каирские газеты сообщают расписание представлений на неделю вперед. В воскресенье – представление на английском, во вторник – на немецком, в среду – на испанском, в четверг – на итальянском, в пятницу, конечно, на арабском (выходной день мусульман!), в субботу – на французском. Резко темнеет, как всегда в тропиках, и, подсвеченное спрятанными прожекторами, на вас надвигается изуродованное пушечными выстрелами Наполеона лицо Сфинкса. Голосом лучших дикторов Европы он рассказывает свою историю, а затем, под тоскливую мелодию песни рабов, вещает каждая пирамида. Они, пирамиды, подсвечиваются сзади, и в темноте сиреневого бархата тропической ночи их черные силуэты заполняют небо. В конце представления Сфинкс, плохо разбираясь в национальной принадлежности своих зрителей, бросает нам обвинение: «Один из вас, ничтожных, изуродовал мое лицо. Но вот уже пять тысяч лет я вижу каждый рассвет над Нилом. И
