мчались две собачьих упряжки. Достигнув поселка, они остановились вблизи от только что прибывшего каравана. Разгоряченные быстрым бегом собаки остервенело кинулись на чужаков — отдыхавших на снегу сородичей. Завязалась драка. Кто-то, соскочив с нарт, с заиндевевшей от мороза бородой, умело орудуя палкой, разогнал сцепившихся собак. Его спутник в это время подбежал к Врангелю и радостно вскричал:
— Фердинанд, дружище!
Врангель узнал Матюшкина. Они обнялись, и Федор сразу повел начальника отряда в приготовленную для него избу. Через обитую мехом небольшую дверь, нагнувшись, вошли внутрь. В помещении было немногим теплее, чем снаружи. Две широких скамьи у стен, стол, несколько стульев, маленькое окошко с вставленной в него льдиной. Матюшкин, не теряя времени, начал растапливать русскую печь у стены. Подкидывая дровишки в занявшийся огонь, говорил:
— А я тебя дня через два ждал. Вовремя подоспел, как раз с устья Колымы вернулся. Ездил с исправником закупать у рыбаков корм для собак. Ты думаешь, кто-то всерьез обеспокоился о нуждах экспедиции? Как бы не так! Плевать они хотели на строгие предписания начальников. Якутск отсюда далеко, Иркутск — еще дальше. И так рассуждают не только здесь — и в Среднеколымске. Мне пришлось задержаться там несколько дней, чтобы угрозами и чуть не силой заставить тамошнего комиссара войти в наши нужды. Никогда не подозревал в себе таких актерских талантов. Какую я изображал свирепость, какое бешенство! Я топал ногами, кричал: «Молчать! Не возражать! Мое слово — закон! То, что я приказал, должно быть, кровь из носу, выполнено любой ценой!» Меня пытались задобрить. Местные князьки тащили в дом подарки, но я приказал казаку выставлять дарителей в шею и пускать лишь тех, кто приходил с мешками рыбы. В городке испуганно шептались: какой приехал сердитый начальник, какой строгий тойон![15] Всякая мелкая чиновная сошка старалась на улицах не показываться мне на глаза. Но представление подействовало, и через несколько дней моя изба была завалена рыбой — чиры, муксуны, стерлядь. Тащили медвежатину, мясо диких оленей, кто что мог. Я с поставщиками расплачивался по справедливости. Да и сам сходил как-то на охоту в компании с юкагиром. Наткнулись на стадо оленей. Лично подстрелил двух, юкагир — четырех. Фердинанд! Я почувствовал себя истинным охотником и целовал ружье, обеспечившее меня первыми трофеями.
Печь между тем разгорелась, вскипятили чай и, не раздеваясь, сели за стол.
— Местный исправник, — продолжал повествовать Матюшкин, — тоже порядочная шельма. Уверял меня, что нужного количества провианта и собак достать не удастся. Он, кажется, всерьез и не верил, что в эту Тмутаракань еще до Нового года может прибыть экспедиция аж из Петербурга, и потому особо не шевелился. Да, к счастью, не все такие. Объявился союзник — казачий сотник Антон Татаринов. Он тоже ездил с нами в устье Колымы — тот самый, который разнимал собак. Отличный, я тебе скажу, мужик, и он готов отправиться с нами в Ледовитое море.
В общей сложности Матюшкину удалось заготовить примерно половину потребного для экспедиции провианта. Татаринов — припомнил Врангель. Именно о нем и говорил в Иркутске Геденштром, что это человек, на которого, как и на Решетникова, можно положиться.
В уже прогревшейся избе стало уютнее, и офицеры скинули верхнюю одежду. За окном темнело, зажгли свечи. Разговор продолжался. Обменялись впечатлениями о дороге. Прошли в соседнюю комнату, поменьше. Растопили стоявший в ней чувал, чтобы и ее прогреть для ночлега. Врангель решил, что именно здесь, в меньшей комнате, он и будет жить. А остальные, Матюшкин, штурман Козьмин и ожидавшийся позднее натуралист экспедиции доктор Кибер, расположатся в большой комнате.
Последнее, и немаловажное, что сообщил Матюшкин: он почти закончил с помощью местных плотников строительство башни-обсерватории с четырьмя окнами на все стороны света, где можно будет вести астрономические наблюдения.
— Молодец, Федор! — сдержанно похвалил Врангель. — Думаю, ты сделал все, что было в твоих силах, и даже немножко больше. С Божьей помощью завершим и остальное.
Знакомство с исправником, упитанным белобрысым человеком с хитроватыми бегающими глазками, убедило Врангеля, что характеристика, данная ему Матюшкиным, была довольно точна.
— Да разве ж можно, ваше благородие, — жалобно нудил исправник, — собрать пятьдесят нарт с упряжками и потребных вам собак? Да и тридцать тысяч рыб для их прокорма где взять? Народ здесь бедный, сами-то едва выживают.
— Я слышал, — непреклонным тоном заявил ему Врангель, — что на днях вы собираетесь выехать на Анюй и Алазею для сбора ясака с кочующих тунгусов и юкагиров. Озаботьтесь вернуться назад с рыбой. Надеюсь, вам сообщили из Якутска, что по моем прибытии вы должны без лишних разговоров выполнять все мои указания. А чтобы вам легче было договариваться о поставках с местными чинами и они получили достойную компенсацию за провизию, возьмите этот лист, — Врангель протянул исправнику бумагу. — Закупать чира, муксуна, сельдь будете по ценам не ниже указанных здесь.
— Что-то вы, ваше благородие, того-с, слишком уж расщедрились, — изучив ценник, озадаченно пробормотал исправник. — Да как же можно после этого по прежней таксе рыбу у них закупать? И, небось, не подумали о том, что трудно будет набрать проводников для поездок в земли, заселенные чукчами, кои известны своим разбойным нравом.
— О нашем с вами взаимодействии, — ставя на разговоре точку, заключил Врангель, — меня просил регулярно докладывать начальник Якутской области Михаил Иванович Миницкий. Вы все поняли?
— Все понял, ваше благородие. Слушаюсь! — исправник вытянулся во фрунт. — Разрешите исполнять?
Совсем иное впечатление произвел на Врангеля явившийся к нему в сопровождении Матюшкина казацкий сотник Татаринов. Был он коренаст, с черными ястребиными глазами, со слегка изогнутым, как у хищной птицы, носом. Судя по разрезу глаз, предки Татаринова когда-то скрестились с одним из северных народов. «Да, именно такие, — подумал, глядя на его обветренное лицо, Врангель, — как этот сотник, как братья Лаптевы и Яков Санников, должны были прокладывать пути в неведомое и открывать в Ледовитом море новые острова».
— Мне рекомендовал вас, отзываясь с самой положительной стороны, известный вам Матвей Матвеевич Геденштром, — пожав руку Татаринова, сказал Врангель.
— Как же, вместе льды на нартах бороздили, — лицо сотника просветлело при, должно быть, приятном ему воспоминании. — Как он, здоров?
— Бодр и деятелен. Но, к сожалению, до сих пор не избавился от ревматизма. Да и другие заботы не позволяют присоединиться к нам, хотя Матвей Матвеевич очень этого хотел. В то же время он выразил уверенность, что вы, Антон Максимович, сможете помочь нам.
