– Ромка… Мы же с тобой в одной группе играем!
– Это называется по-другому: партнеры, коллеги… А друг – это тот, для кого ничего не пожалеешь!
– Ромка… Я для тебя ничего не пожалею! – Хорек хлопнул ладонью по впалой груди. – Я за тебя зубами горло перегрызу любому! А если зубы вышибут – деснами! Бля буду!
Ну что на это скажешь! Если бы Хорек был хотя бы вполовину меньшим уродом, чем он есть, возможно, я смог бы ему доверять. Я с самого начала шел на риск, пригрев этого детеныша гиены на своей груди, но что поделаешь: где бы я отыскал другого басиста? Басисты – куда более редкие звери, чем гитаристы, тем более в нашем заповеднике дебилов. Эта же причина и раньше заставляла нас удерживать Хорька в составе «Аденомы». Смурф, помню, пребывал относительно этого господина в блаженном неведении. Даже верил, что Хорек изменится, когда детство перестанет у него в заднице играть. Что за наивность! Нефтехимик еще никого не менял в лучшую сторону.
– Хорек, я не хочу тебе грубить, я другое скажу. Если разобраться, я ничего против тебя не имею, нормально к тебе отношусь… но у нас с тобой мало общего для дружбы. Разные мы люди. Признайся!
– А с кем у тебя много общего? С дамами? – Хорек осклабился. – Говори что хочешь, Ромка, но ведь со своей бабой, с Присциллой, ты не просто дружишь?
– Наши отношения с Присциллой тебя не касаются… – сквозь зубы выцедил я.
– А что, у тебя с ней что-то не так? – После недолгого раздумья Хорька осенило. – Кинула?
Я промолчал, что, как водится, было воспринято как знак согласия.
– Ну я надеюсь, ты ее хоть разок протаранил?
Не издав ни звука, я саданул Хорьку по зубам – клянусь, это вышло помимо моей воли – да так хорошо, что эта гнилушка растянулась поперек моста.
Я смотрел на поверженного Хорька сверху вниз.
– Иван! – сказал я с пафосом, тяжело дыша от злости. – Я бью тебя не потому, что ты грязный охламон, а потому, что тебе пойдет это на пользу. Уж лучше это сделаю я, чем кто-то другой. Хотя умнее ты уже не станешь… – Я взял Хорька за ворот, рывком поставил на ноги и от души сунул ему в ухо. Было немножко противно мараться об это человекоподобное существо.
Хорек отлетел и повис, перегнувшись через перила.
– Эй, не вздумай падать! – Я бросился к нему.
– Йеех! – гаркнул Хорек, внезапно развернувшись и с силой пнув меня промеж ног. Перед глазами вспыхнул миллион новогодних елок, меня скрючило от боли.
Через две секунды что-то полетело к моему лицу. Я инстинктивно подставил кулак. Хрясть! Рука взвыла, взвыл и я.
Хорек размахнулся для нового удара. Я отпрыгнул на метр назад. То, что было зажато в тощей лапе басиста, рассекло пустой воздух со звуком «ввух!».
Хорек сделал еще несколько яростных выпадов, я отскакивал все дальше. Наконец смог разглядеть его оружие – это был самодельный нунчаку, две деревянные чушки, соединенные длинной тонкой цепью.
Мы замерли, сжавшись в боевых стойках.
– Чего убегаешь, чего убегаешь, а, сученыш? – зло спросил Хорек, неумело вертя перед собой нунчаку. По гнусной физиономии змеилась кровь.
– Ты что, с этими деревяшками хотел на стрелу идти? Там тебе их засунут в анальное отверстие и вынут изо рта! – сообщил я вместо ответа.
Левый кулак плакал навзрыд, отдавался болью пах. Я был как раненый зверь – зверски хотелось пересчитать Хорьку ребра и зубы, я бы давно это сделал, кабы не нунчаку.
– Паскуда неблагодарная! – рычал Хорек, присовокупляя к каждому мало-мальски пристойному слову пару-тройку ругательств. – Я к тебе как к человеку, как к другу, как к брату родному… А ты – ты предатель! И пидор! Сам все это дело заварил, а теперь зассал?! Ты не только меня, ты нас всех предал, ты – хуже «доктора»! Был бы жив твой брат, ты бы и его с потрохами заложил! Я всем расскажу, как ты нас кинул! Мы, когда с «докторами» покончим, тобой займемся, ты не думай… Кто не с нами – тот против нас! Мы с тобой еще поговорим…
– Рожу вытри, – посоветовал я.
– Нападай, сученыш! – взвыл Хорек.
– Только после вас, – ответствовал я.
Хорек ринулся на меня.
– Эх! Йэх! Эх! Йэх! – отрывисто выкрикивал он, пытаясь меня зацепить. Я отпрыгивал назад, и лишь когда очередной удар был на излете, смог контратаковать Хорька ногой в живот. Тот поклонился мне, я прыгнул на него, сбил с ног и подмял под себя, придавив коленом. Вырвал из рук нунчаку. Рука Хорька тут же нырнула под куртку. Отшвырнув нунчаку, я вцепился в его руку и вытянул наружу: в ней был зажат маленький пистолетик. Хорек силился направить крохотную «пушку» на меня, но силенок не хватало. Я без труда отвел его руку в сторону, несколько раз ударил ею об асфальт, заставив бросить оружие.
– Эх ты, хотел застрелить меня? – Я выключил Хорька последним веским ударом. Пусть поваляется!
Трофейное оружие – «сверчок» и нунчаку – оставил себе. Давно искал замену дурацкому флакончику с «ультроном». Даже не поленился обшарить карманы «павшего в бою», чтобы заполучить остальные три патрона. Нашел также деньги – три мятые десятирублевки, новенькую полусотенную и какую-то мелочь – и тоже экспроприировал. Вряд ли он их заработал честным трудом!
Разбитый и раздосадованный, я плутал по лабиринтам Обливиона, пока не выбрался на залитый светом проспект Мира, аккурат к аптеке. В полыхавшей оранжевым огнем витрине сиял рекламный плакат, посвященный новому гомеопатическому средству от мужских болезней. Самыми крупными буквами был вычерчен слоган: «ПРОЩАЙ, АДЕНОМА!»
Нужно было как-то доживать до завтрашнего утра. Бессонница уже стояла позади меня, ухмылялась и строила рожи. Предстоящая ночь пугала. Я знаю, что это такое – несколько часов подряд разговаривать с призраками, ворочаться на раскаленной кровати, сжимая кулаки… снова и снова переживать одни и те же мгновения и плакать оттого, что ничего уже нельзя изменить. И единственной бессонной ночью я не отделаюсь. Ни двумя, ни неделей. Да-да, Макбет зарезал сон. Теперь Макбет не будет спать… Все прежние мои депресняки можно считать не более чем дуновением ветерка.
Я влился в людской поток и поплыл вместе с ним по улице, миновал было открытую дверь магазина бытовой техники, но вернулся: оттуда доносилась музыкальная заставка известной юмористической телепередачи.
Ладно, посмотрю, отвлекусь. Две минуты. Или три.
Я заглянул в дверь, потом вошел. Человек пять уже стояли возле исполинского телевизора со сверхплоским экраном. На экране возник поджарый лохматый комик, титры сообщили: «Семен Шаферман. Фамилия».
Дрожащим, деланно неуверенным голосом комик начал:
– Я… Я… Я человек неинтересный и, можно сказать, ничем не примечательный… Кроме фамилии, конечно – это да!.. Это есть… Ой, как жизнь меня била за эту фамилию… Помню, в школе на географии учитель открывает журнал и говорит (лицо комика посуровело, брови сдвинулись, он продолжил недружелюбным баском, водя пальцем по невидимому журналу): – Так… К доске пойдет… К доске пойдет… Анисимов? Нет… Крабова? Нет… Мартышкина… Мурунов… – Тут лицо комика-учителя просветлело. Он радостно воскликнул: – Сиськин-Писькин!
Зрители загоготали. Я против воли ухмыльнулся.
Семен Шаферман продолжал дрожащим голоском неудачника:
– И вот я ползу к доске, проклиная и себя, не выучившего уроки, и свою фамилию, и папашу, который мне эту фамилию оставил. (Голосом учителя, радостно.) Ну-ка, ну-ка, послушаем-послушаем Сиськина нашего Писькина! (Голосом неудачника.) И вот я у доски, встаю и решительно говорю… (Совершенно убитым голосом.) В Сибири есть реки, они текут и впадают… (Пауза, потом голосом учителя, укоризненно.) Сиськин-Писькин! (Голосом неудачника, с истерической интонацией.) В Сибири есть много, очень много рек… Они текут и впадают!!! (Еще более долгая пауза. Голосом учителя, возмущенно.) Сиськин-Писькин!!!
При каждом упоминании фамилии героя аудитория по обе стороны экрана билась в истерике.
Шаферман продолжил дрожащим голосом:
– Но по-настоящему злоключения мои начались в армии…
