— Ну, я рада!
— Я тоже рад, — сказал он, всё ещё не отрывая от неё глаз, но уже приходя в себя. — Так ярко помню всё: велосипеды, разговоры, споры, а ты готова драться была за Чайковского…
— Чайковский — выше всех.
— Что, и сейчас?
— Конечно!
— Вот где постоянство!
— Я всё твоё читала. В одной книге есть на обложке справка: родился там-то, вырос в Косолучье.
— Скажи мне о себе! Я вспомнил: волосы каштановые были…
— Ну! Крашусь десять лет.
— Очень идёт, ты стала прямо как кинозвезда.
— Спасибо. Только счастья не приносит.
— Ты всё мечтала быть актрисой, потом геологом: Тянь-Шань, Памир, восток Сибири…
Женя грустно улыбнулась.
— Кто не мечтал!
— Да, ты ж ведь и стихи писала. Помнишь, нам читала? И мы орали от восторга, по траве катались. Они сохранились?
— Да ну тебя! — вдруг с досадой сказала Женя, в глазах её мелькнуло раздражение. — Давно я ничего не пишу и ни о чём не мечтаю.
— Привет. Что значит «ни о чём»?
— Нет, вру. Мечтаю. Хочу поехать за границу по туристской путёвке.
— Жень! — сказал он, вспомнив. — А почему ты здесь, в библиотеке, как это вышло?
— Как? Очень просто. Закончила наш «пед», потом Ильин сюда устроил.
— Какой Ильин?
— Ну, мужа брат… Да, ты же не знаешь.
— Не знаю…
И вдруг всё оборвалось. Оба замолчали, и неприятно замолчали, причём Павел начал понимать, что он тому причиной, напомнив, кажется, не то, что нужно, и спрашивая не то, что надо.
— Тебя записать? — спросила Женя, помолчав.
— Да… Понимаешь, мне писать о домне. А в этом деле я профан профаном… Ты можешь дать мне что- нибудь такое, как для школьника, «от печки»?
— Давай твой паспорт.
— У, как строго!
— Ну, по всей форме… Тебе ведь всё равно, а мне — число читателей.
— Всё так, — весело сказал он, отдавая паспорт, и всё-таки почувствовал укол обиды.
— Ты случайно зашёл? Или знал, что я здесь?
— А мне Славка Селезнёв сказал.
— Мне неприятен этот тип, Славка. Ты начал уже с ним водиться?
— Полдня ходили по заводу. Я только ведь приехал…
— Да, — сказала она рассеянно. — Заполни эту вот анкетку.
Тут пришёл из дальнего угла читатель, стал требовать какие-то таблицы, непременно «Металлургиздата», последнее издание, потому что все другие «похабно устарели», и Женя поспешно, слишком поспешно, чуть ли не угодливо бросилась искать, а Павел машинально заполнил анкетку, получил обратно паспорт и спохватился, что не понаблюдал, как его Женя листала, потому что когда женщине попадает в руки мужской паспорт, она непременно хоть мельком взглянет на некоторые страницы.
Он хотел ещё говорить с ней, но читатель мешал. Женя небрежно сунула Павлу растрёпанное «Доменное производство», продолжая заниматься с читателем, лицо её вытянулось, став непроницаемо- усталым. Павел покрутил в руках книгу, постоял. Грохнула дверь, ворвались два чрезвычайно пижонистых молодых инженера, чуть не с порога потребовавших срочно-пожарно что-то о флюсах… А сами смотрели на Женю оценивающе-жадными глазами. Она изящно ходила, чуть покачивая бёдрами, вдоль стеллажей, прекрасно зная, что на неё смотрят, и как на неё смотрят, и каково от неё впечатление, и что от флюсов трёп перекинется на темы, от металлургии далёкие.
Павел выбрал себе стол, устроился у окна с раскалённой батареей под ним. Окно выходило на площадь перед заводскими воротами, пустынную в этот час. Пошёл снег, густо повалил хлопьями, значит, потеплеет. Павел развернув книгу и принялся за работу.
Книга была толковая, и видно было, что написана она доступно, популярно, но половину текста Павел всё-таки не понимал. Читал глазами слова, предложения, перечитывал и всё равно не понимал, как если бы книгу эту писали люди на другой планете. Такие же люди, как у нас, но… на другой планете.
Воюя с текстом, он иногда забывался, глаза скользили по строчкам, а мысли текли в другую сторону. Области людской деятельности расходились из одной точки, как лучи, и всё длиннее, шире, и всё дальше друг от друга. Кажется, последний, кто ещё мог охватить хотя бы самые главные эти лучи, был Леонардо да Винчи. Но теперь… Едва хватает жизни человеческой, чтоб охватить информацию и стать специалистом одной узкой, строго очерченной линии. Некоторые линии требуют, чтоб человек посвящал себя им уже с раннего детства. Цирковая акробатка и учёный-генетик, физик-атомник и лингвист, всю жизнь разрабатывая только свою линию, расходятся так далеко друг от друга, что поговорить между собой могут разве лишь о погоде и спорте.
Однажды Павел был в гостях у конструктора счётно-вычислительных машин. Когда темы погоды, последних фильмов и книг были исчерпаны, Павел попросил хозяина растолковать ему суть кибернетики. Но только просто, предельно просто, как пятилетнему ребёнку. Мучительно выбирая самые понятные слова, упрощая, как для ребёнка, конструктор говорил полчаса. Павел ничего не понял. «Но проще уже невозможно», — сказал, обидевшись, конструктор. Павлу тогда удалось взять относительный реванш, заговорив о потрясающих записках Аввакума; выяснилось, что конструктор и не слышал, что был такой протопоп.
Всё это было бы забавно, если бы стихийный и необратимый этот процесс имел какие-нибудь границы, но он безграничен, и к тому же мы вступили лишь в самую начальную фазу его… Что будет дальше? Уже сейчас, если не будет найден способ убыстрения учёбы или не будет вдвое, вчетверо, впятеро продлена человеческая жизнь, встаёт угроза, что человеку придётся только учиться с пелёнок до гроба, овладевая пропастью информации одной только узкой, специальной линии, а на новые открытия и действия не останется времени. Сейчас это — ещё преувеличение, но что будет дальше, если и сейчас уже обыкновенная выплавка металла становится сложна, как вычисление орбиты спутника?
— …Что? — сказала Женя, собирая по столам журналы. — Ты что-то сказал?
То ли от густого снега, то ли от приближения сумерек в читальном зале стало темно. Читатели ушли.
— Если бы я был царь, — сказал Павел, — я бы издал указ, чтоб все думали над продлением человеческой жизни. И если бы в моём царстве была академия, я бы всем академикам, от самого важного до самого глупого, повелел бы работать над этим…
— Зачем?
— Не хватает этой жизни. Просто не хватает…
— Некоторые не знают, что и с такой жизнью делать. Сделали два выходных, так многие знаешь что? Спят. Говорят: скука. Устраиваются все эти дискуссии о проблеме свободного времени.
— Ты куда собралась?
— Обедать. Сиди, я оставлю тебе ключ, запрись и работай, я быстро — в столовую.
— Нет! Я тоже, — сказал Павел.
Он подал ей пальто, снова поразившись тому чуду совершенствования, которое случилось с ней. Но она застегнула пальто — и вдруг словно погасла. Словно выключила свет.
Пальто было старое, сильно заношенное, совершенно не в комплекте с пурпурным платьем. Закутавшись в платок, подняв линялый воротник, Женя в один миг превратилась в прозаичную, задёрганную заботами, усталую служащую, и даже, казалось, лицо её приобрело забитое выражение. Парадный вид у неё, оказывается, был один: за стойкой среди книг.
