передвигал отекшие, истертые ноги, а спину будто налили свинцом.
«Неужели конец? — пронеслось в голове, но тут же Алексей наполнился яростной решимостью: — Выдюжу!..»
Главным было — не утратить воли к жизни, не оказаться в одиночестве. Люди, товарищи по, несчастью, при малейшей возможности старались помогать друг другу. Лишний черпак баланды или кусочек эрзац-хлеба, пара пригодного белья, просто подбадривающее слово были иногда решающими в борьбе с отчаянием. Взаимная выручка давала силы, чтобы пережить самые тяжелые испытания.
«Нужно выжить, нужно выжить», — думал Алексей. В конце ноября 1941 года наиболее выносливых посадили на товарные платформы, обтянутые колючей проволокой. Повезли в Псков.
Было очень холодно. Состав еле тащился. Пленные стояли, прижавшись друг к другу спинами, плечами, пытаясь согреться. Те, кто не мог стоять, — падали.
Одним из первых упал Алексей. Силы оставили его. Ослабевший после ранения и контузии, он лежал на холодной платформе, закрыв глаза. Подумал: «Неужели так и замерзну?»
А пленные продолжали падать на платформу. Алексея почти завалило телами, он с трудом дышал. Зато стало теплее.
Когда, наконец, состав прибыл, Кубышкин еле выбрался из-под груды тел. Более двух третей пленных дорогой замерзло, их трупы погрузили на платформы и увезли за город.
В псковском лагере «Кресты» Алексей был определен пилить дрова для квартир эсэсовцев.
Здесь было то же: пленных пороли, морозили, за каждое слово, сказанное против, вешали, стволами автоматов выбивали зубы, заковывали в цепи и кандалы.
Фашисты умели выбирать палачей. Они изощрялись друг перед другим в пытках. Многие пленные не выдерживали и сами искали смерти: одни бросались на эсэсовцев, зная, что тут же последует автоматная очередь, другие — на колючую проволоку, под ток.
Раз в неделю в лагере проходила «чистка»: вооруженные автоматами эсэсовцы врывались в помещения и, шныряя между нарами, кричали:
— Кто есть комиссар?
Пленные молчали.
— Кто есть комиссар? — надрывались фашисты.
Не получив ответа, они набрасывались на «подозрительных» и выталкивали их автоматами во двор. Потом увозили на край оврага — расстреливать.
Однажды вечером, когда мутное зимнее небо окрасилось на горизонте бледной полоской зари, двое эсэсовцев вывели из лагеря Алексея и еще четырех заключенных. Их повели куда-то в сторону леса.
В морозном воздухе пахло, гарью. Все дома были сожжены или разрушены. Повсюду валялись обгорелые доски, бревна, битый кирпич, оконные рамы, поломанная мебель. Вокруг — ни души. Только где- то голосисто тявкала собака, да воробей, выпорхнув из пробоины в стене, встревоженно чирикая, уселся на подломленной ветке обгоревшей осины.
Испачканное запекшейся кровью лицо Алексея распухло и налилось сине-багровыми подтеками. Он был без шапки, подросшие волосы рассыпались и серебрились инеем.
Алексей искоса посматривал на эсэсовцев. Они, ссорясь из-за чего-то, отстали шагов на пятнадцать.
Вокруг лежал глубокий почерневший снег. Серое облачное небо казалось холодным, враждебным. «Бежать... бежать», — металась дерзкая мысль.
За поворотом показалась белая каменная ограда запущенного кладбища. Незаметными для немцев жестами Алексей просигналил товарищам, что нужно бежать.
Как только они приблизились к кладбищу, все разом метнулись в стороны. Алексей одним прыжком перемахнул через ограду и скрылся среди белых, запорошенных снегом крестов.
Он бежал, почти не слыша треска выстрелов. Их заглушал стук бешено бьющегося сердца. Откуда-то сзади неслись злобные выкрики конвоиров, звериное «Хальт!» — эхо, исказив немецкое слово, издали повторяло его. От усталости и морозного воздуха перехватывало дыхание. В ушах звенело...
Только бежать, только вперед.
Автоматные очереди, наконец, стихли... Свобода! Свобода! — стучало в висках.
В березняке Алексей остановился, жадно хватая студеный воздух открытым ртом. Белые деревья замерли в ночной тишине.
Куда теперь идти? Как спастись от мороза?
Неизвестно, сколько простоял он. Может быть, час, а может быть, два. Бледная, выкованная из мутного серебра луна повисла над ним грустно и одиноко...
Нежданный друг
Изредка на полную луну набегали прозрачные облака. Кубышкин споткнулся о поваленное дерево, тихо выругался и тяжело вздохнул. Над лесом лениво играл ветер, сдувая с качающихся вершин комья снега.
В полночь совсем окоченевший Алексей выполз на опушку леса и увидел в долине небольшую деревню. Вблизи протекала мелководная речка, на дне которой блестели гладко отполированные крупные валуны. Над извилистыми берегами поднимался плотный туман. Облака закрывали луну. Стало еще темнее.
«Скорее к теплу, иначе — смерть».
Не раздумывая, Алексей побежал к крайнему дому. Он стоял на отшибе, около болота.
Постучал в окно. Открылась дверь, и на пороге выросли... два немецких солдата.
— Русс партизан? — воскликнули они одновременно.
Алексей не ответил. Он растирал окоченевшие ноги.
— Партизан, партизан!
Из-за стола поднялся седой оберфельдфебель среднего роста, широкоплечий и с правильными чертами лица.
— Ти бежаль?
— Нет, — Кубышкин мотнул головой. — Отстал я. Рубили дрова в лесу, я пошел в деревню попросить хлеба. А машина уехала.
— Хлеб? Вот. — Оберфельдфебель подошел к столу, взял кусок хлеба и протянул Кубышкину.
Пока Алексей жадно ел, немцы начали между собой спор. Маленький рыжеволосый солдат с холодными мутными глазами все хватался за автомат. Второй — высокий — что-то горячо доказывал рыжеволосому и отводил дуло автомата. Наконец, видимо, что-то решили — связали Алексею руки и ноги и затолкнули его под широкую лавку.
Спал Алексей тревожно, метался, вскрикивал, просыпался. Всю ночь одолевали сны. То он сидит в тюрьме и видит из окна, как немцы строят виселицу, то он бежит по лесу, а за ним гонятся овчарки. И, чувствуя, что одна из овчарок вот-вот его схватит, Кубышкин проснулся. Голова разламывалась, тело горело, будто опаленное огнем. Он еле поднялся. Силы ни в руках, ни в ногах не было.
Утро стояло морозное, ясное, С востока заалел краешек солнечного диска. Он сначала позолотил облака в вышине, потом озарил деревню. Серое небо постепенно становилось синим.
В деревню пришли два грузовика с военнопленными, приехавшими за дровами. Алексея как раз выводили из дома. Старший охранник, выходя из кабины, узнал Алексея. Он о чем-то поговорил с немцами. Потом показал Алексею на машину:
— Шнель!
Алексеи залез в кузов и приготовился к самому худшему. Всю дорогу до лагеря думал о том, почему так терпимо обошелся с ним старший охранник. Догадывался, что это не просто случай, удача, здесь нечто
