фотографиям вспоминали бы, как оно было.
Выходит, хорошо стариться врозь: воспоминания целее.
Надо эти часы подарить Риммочке или Эличке, рассказать девочкам про Воронина. А то так и будут думать, что бабушка жизнь прожила холостячкой, никого не любила, дочек нагуляла.
Чего же было не нагулять, если все равно любовь где-то там осталась, на фронте, где кровь и смерть.
Джамиля Мусаевна идет в туалет, кряхтя садится. Зачем я все это вспомнила? Только расстраиваюсь зря. Вот подумала:
Когда все уже случилось, какая разница, что именно случилось? Не все ли равно, что было, чего не было?
Ладно, что там о грустном. Вспомни лучше тот вечер у Гали Окуневой.
На носу у Шурика смешные очки, весь он всклокоченный и нелепый. Галин младший брат, учится на физика в университете, будет, значит, как отец – секретный, в отдельной богатой квартире. Сейчас ни за что не скажешь: пятерней чешет волосы, поправляет очки, говорит нервно и громко:
Джамиля понимает: Шурик самый младший, хочет обратить на себя внимание. Но уже отодвигают стол, начинаются танцы. Да-да, те самые танцы стиляг, которые ругают в газетах. Джамиля привыкла совсем к другим танцам и потому остается на диване единственной слушательницей Шурика.
– Что такое кибернетика? – спрашивает она.
Шурик начинает рассказывать, сначала неохотно, глазами следя за высокой светловолосой студенткой (Ниной? Наташей?), но потом увлекается. Через несколько минут Джамиля понимает, что окончательно запуталась.
– Кибернетика – это наука про разумные машины, – говорит она, – это я поняла. А при чем тут информация? Это же что-то вроде новостей.
Шурик вздыхает:
– Чувиха, ты не понимаешь! Все на свете – информация! Я говорю что-то, мои слова – это информация. Ты что-то видишь или слышишь – и твой мозг получает информацию. Даже танцы – информационная система. От рентгеновской пленки информация передается на иглу патефона, потом преобразуется в звуковые волны, потом – в ухе – в электромагнитные импульсы, доходит до мозга и там анализируется. Одновременно в мозг поступает информация о движениях других людей, и в результате анализа мозг выбирает, какие команды послать рукам, ногам и… – Шурик запинается, – всем остальным частям тела. Поняла?
Джамиля кивает, хотя поняла только, что последняя фраза относилась к Нине (Наташе?), которая, чуть присев, вращает бедрами.
– Особенно понятно про остальные части тела, – говорит она и показывает на девушку.
Шурик заливается краской. Все-таки он совсем ребенок, думает Джамиля, а Шурик принимается объяснять свою теорию про два типа информационных передач у людей: один – родственный, через механизм наследования генов, другой – знаковый, через книги, картины, кино… ну, через культуру. Каждый из нас существует на перекрестье этих двух информационных потоков – от папы и мамы и от всего остального человечества. Почему люди пишут книги? Почему рожают детей? Потому что знают: главное – это передать дальше код. Культурный и генетический.
– Это, – говорит Шурик, – единственное бессмертие, которое…
Он то и дело подливает вина в хрустальные бокалы. Джамиля от вина почти никогда не пьянеет – начинала-то со спирта, организм закаленный, – а вот Шурик через час уже пьян. Незнакомых слов становится все больше, фразы обрываются на полдороге, он все сильней размахивает руками и притоптывает, пытаясь попасть в такт.
– Пойдем потанцуем, – говорит Джамиля.
Она уже поняла, как танцуют стиляги. Не так уж это и сложно, если присмотреться.
Шурик стесняется, она почти насильно поднимает его с дивана.
Поначалу Джамиля старается двигаться осторожно, давая телу распробовать незнакомые движения. Но вскоре пошла по комнате кругами, сама по себе, без всяких усилий, словно всегда знала, как нужно. Что там Шурик говорил про волны? Теперь она чувствует, как волны одна за одной проходят сквозь ее тело. Она даже закрывает глаза, чтобы не мешать телу двигаться. Хорошо-то как, думает Джамиля, давно так не было хорошо.
Кажется – труба играет прямо у нее в голове, ведет за собой, расширяет круги. Волосы липнут ко лбу, струйка пота стекает по спине, Джамиля встряхивает головой и открывает глаза: танцуют только они с Наташей. Все расступились, освободив им место.
Получилось что-то вроде состязания: высокая пышнотелая блондинка против худощавой брюнетки – не такой уж низкорослой благодаря шпилькам дяди Марата.
Труба взревела последний раз и замолкла. Прощальный рык напомнил Джамиле, как кричат мужчины, когда извергаются.
– Ты классно танцуешь, – говорит блондинка и протягивает руку: – Меня зовут Нина.
Значит, Нина, не Наташа, думает Джамиля, а кто-то из ребят говорит:
– Соседи, что ли? – удивляется кто-то, а Галя бежит открывать. Через минуту возвращается совершенно растерянная. – Чуваки, быстро все убираем, – шепчет она. – Папа никуда не улетел.
Джамиля совсем по-другому представляла себе Галиного отца. Думала, такой профессор из кино, низенький очкарик с толстым портфелем. Оказалось, высокий подтянутый мужчина, даже красивый, только совсем седой.
Откинув со лба потные волосы, она поздоровалась с ним и объяснила, что вот она – представительница профкома и партячейки завода, где проходит практику Галина, и по поручению заводских товарищей они проводят сейчас неформальный вечер, посвященный предварительным итогам заводской практики.
– Честно говоря, я должна извиниться перед вами, – продолжала Джамиля под восторженный шепоток за спиной. – Сначала планировалось организовать вечер в клубе, но когда я узнала, что у Галины отдельная квартира, я предложила встретиться здесь. Хотелось привлечь больше молодых людей, рассказать им о жизни рабочего класса, а заводской клуб, вы понимаете, там, к сожалению, совсем другие вечеринки… водка, танцы, разврат.
Получилось, что своим возвращением Галин отец фактически поставил под угрозу серьезное идеологическое мероприятие, но, конечно, все готовы уйти, чтобы не мешать ему и дальше трудиться на благо народа.
Галин отец махнул рукой:
– Какое там трудиться, душ приму – и спать. А вы продолжайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Я в кабинете лягу. Только пусть Галина уберет, чтоб утром было чисто.
Ходить по пустой квартире, избегать глядеть на грязную посуду в мойке, принять душ в час дня, не слышать телефонный звонок, когда сидишь на кухне, – и так день за днем. Вторая половина жизни скучнее первой – только воспоминания помогают убивать оставшееся время, показывают кино лучше любого телевизора. Временами память сама включает ускоренную перемотку.
Вот все сидят за круглым столом, пьют чай из фарфоровых чашек. Мальчишки подкалывают друг друга, пытаются острить.
– Они как обезьяны, – шепчет в ухо пьяный Шурик, – прочтут одну книжку и цитируют полгода. Я, может, Ильфа и Петрова раньше всех читал, ну и что? – И обнимает за плечо, тянется к коленке.
Вот Джамиля выходит покурить на кухню. Шурик идет за ней. Бычок с шипением гаснет в раковине. Они целуются. Джамиля стоит на цыпочках, Шурик не знает, куда деть руки. Большая кухня, просторная. Больше, чем в коммуналке, – и вся на одну семью.
Вот ребята прощаются с Галей в коридоре. Они спешат на метро, думают, что Шурик уже спит, а про Джамилю и вовсе забыли.
Целуется Шурик бестолково, неумело и влажно. Джамиля устала стоять на цыпочках, она прижимается к Шурику, животом чувствуя твердый бугорок. Шурик смущается и все время отодвигается.
