Хоровод воды

выреза. Протяни руку, потяни за край – не один, так другой сосок выпрыгнет наружу. А если повезет – и оба. На секунду Никите кажется: не удержится, в самом деле потянется к Дашиной груди.

Небрежным жестом Даша оправляет платье и смотрит на Никиту возмущенно и кокетливо.

Когда они вместе, Никите нравится воображать, что он молодой невоспитанный раздолбай, раз плюнуть – девушке за вырез залезть, за бедро ущипнуть, тискаться у всех на виду.

Дашина голова, еще недавно бритая в знак поддержки НБП, поросла коротким ежиком. Даша то и дело гладит нежную щетину на затылке, показывая Никите гладкую подмышку. Никита вспоминает запах пота и легкое покалывание на языке – от волос, которые, сколько ни брей, все равно отрастают. Ему кажется, он чувствует запах Дашиного дезодоранта. Когда они занимаются любовью, этот запах Даша снимает последним: после платья, белья, украшений он исчезает прямо перед оргазмом, когда Дашино тело эякулирует пoтом, ручейки разливаются по складкам плоти и где-то в глубине набухает триумфальный утробный вой.

Никита отводит глаза. За соседним столиком трое подростков чуть моложе Даши. Две девочки и мальчик. Никита совсем не понимает подростков, не может даже понять, как они одеты – модно? дорого? заурядно? Они дружат или у них роман? Не понимает даже, считаются ли девочки красивыми или нет. Они для меня – как пришельцы, думает Никита, и Даша тоже, но я люблю ее. Моя любовь преодолевает космическое пространство – как в финале «Аэлиты».

Подростки хихикают, словно прочитали его мысли. Может, в самом деле над ним смеются?

Даша обхватывает губами мундштук, Никита видит, как напрягаются ее губы, и сразу теплая волна поднимается от паха прямо к сердцу.

– Знаешь, – говорит он, – я вот подумал: когда я был… ну, в двадцать с небольшим, если я видел мужчину с молодой девушкой, я был уверен, что он эту девушку купил. За деньги или за протекцию, неважно. Я не верил тогда, что можно бескорыстно любить сорокалетних мужчин.

– Ну я же тебя люблю, – говорит Даша и втягивает дым. Дашино я тебя люблю всегда звучит трогательно-небрежно, будто она говорит: я люблю балканскую и кельтскую музыку, я люблю тебя, я люблю китайскую кухню, а иногда японскую, только не суши.

– За что? Я лысый, старый, немодный и некрасивый. Даже не очень богатый, если честно.

Даша освобождает мундштук из полных губ, выдыхает легкое облачко. Из-под вуали тумана, пахнущего арабским кварталом, доносится:

– Мама меня учила: только мудаки пристают к девушкам с такими вопросами.

– Я знаю, – говорит Никита. – Но я первый раз, ты оцени. И последний.

Облачко растворяется в воздухе, Даша приподнимает брови, слегка закусывает нижнюю губу и вздыхает:

– Ладно, хорошо. Денег я у тебя не беру, квартиру могу и сама снимать, на двоих с подружкой или с парнем. Не такие уж большие деньги, если честно. Устроюсь, в конце концов, на работу получше. Протекция? Куда я с твоей протекцией пойду? Аквариумы чистить? – Она снова подносит к губам мундштук и прикрывает глаза.

Дразнит! – со злостью и нежностью думает Никита.

Даша затягивается. Похоже, она растеряна. Типа, скажешь какую-нибудь глупость – так, в шутку, – а Никита потом весь изведется. Надо ей это? Нет, права была Дашина мама насчет мудаков, ой, права!

– Честно – не знаю, – говорит скрытая дымом Даша. – По части секса у тебя все нормально, даже хорошо. Но – как бы это сказать, чтобы ты не обижался? – просто хорошо. Ничего сверхъестественного. Кстати, об этом мама тоже предупреждала – только дуры говорят об этом мужикам. Видать, сегодня день такой – забывать мамины уроки.

– Ничего, – отвечает Никита, – если секс хороший – можно. Вот если бы плохой – тут либо молчать, либо врать.

Сам сказал – и замер: может, Даша и соврала?

– Секс хороший, – кивает Даша, – не в этом дело. Сначала мне, наверное, льстило – взрослый богатый мужик, может гламурную модель завести, а трахается – со мной. Самооценка поднимается, и вообще. Но вообще-то самооценка у меня и так неплохая, не это главное.

– Понимаю, – говорит Никита и думает: Девушка не знает, а ты пристаешь! Ты сам чтo услышать хочешь? Может, подскажешь? Поможешь сдать экзамен.

– Вот, еще вспомнила, – оживилась Даша. – В первый раз было любопытно. Интересно – как трахаются взрослые мужики? Может, знают какие-нибудь секреты?

– Я никаких не знаю, – говорит Никита, и у него под мышками выступает пот: совсем не эротичный, а липкий, стыдный пот испуга и смущения. Нервничаю, как пацан, думает он.

– А еще – как бы это сказать? – продолжает Даша. – Я скажу, как подумала, только ты не обижайся, ладно? Я в самом лучшем смысле, имей в виду!

И она грозит пальцем – вероятно, шутливо, но Никита совершенно серьезно смотрит на этот палец: темный, почти черный лак, несколько массивных серебряных колец, надетых впритык, ни снять, ни подвинуть.

– Ну, если по-простому, – ты смешной. В хорошем смысле смешной, с юморком. Не воспринимаешь себя слишком серьезно, не обижаешься по пустякам. И еще смешной, потому что реально ничего не знаешь, чего все знают. Про всякую правильную музыку, про клубы, про наркотики, про ЖЖ или как отправлять MMS. Даже книжек не читал, которые все читали! Кучу вещей тебе надо объяснять – я как будто младшего брата воспитываю: книжки даю, музыку ставлю, еще немного – и в какой-нибудь клуб тебя отведу.

– Ага, тебе нравится, что я темный и некультурный! – говорит Никита, а сам знает: это еще не конец, у Даши список, как на египетском свитке – длинный перечень Никитиных добродетелей, странных, не нужных ни Косте, ни Виктору с Наташей, ни папе, ни маме. Даже Маше не нужных – одним словом, бесполезных всем, кроме девочки напротив. На голове ежик, в нем застрял катышек тополиного пуха, словно яблоко на спине настоящего ежа. Глаза густо подведены – туши всегда столько, что Дашино постельное белье вечно в разводах: сюрреалистическая зарисовка Дашиных снов. А иногда – черно-белая графика страстей, объятий и судорог.

Возбуждение сегодня переплетается с тревогой – за Машину операцию, за разговор с Дашей. Вдруг сейчас она все разрушит? Возбуждение даже мешает, но сегодня от каждого Дашиного жеста накатывает волна воспоминаний. Хочется протянуть руку, потрогать, придвинуться, прижаться, наплевать на приличия, утащить, уволочь, увлечь куда угодно – в машину, в туалет, в ближайшую гостиницу… и там наконец услышать глубокий грудной звук, по которому он так скучает. Услышать – и продолжать двигаться, пока вздохи и стоны волной проходят сквозь Дашино тело.

А может, Никита жалеет, что спросил, и готов даже раздеть Дашу посреди ресторана, только бы не услышать главный ответ?

– Ты ничего не знаешь, – продолжает Даша, – но веришь, что все, чего я говорю, – охрененно клево. Даже если тебе неохота разбираться, ты все равно мне поверил, что это – здорово. Например, ты не говоришь: ерунда твой Коэльо, – то есть я знаю, ты не любишь Коэльо, но ерундой не считаешь.

Если честно – считаю, думает Никита, но теперь уж точно не сознаюсь. Верно дед говорил: молчи- молчи, за умного сойдешь.

Никита кивает, не сводя глаз с Дашиных полных губ, которые опять обхватывают мундштук кальяна, слегка посасывают. Потом Даша чуть надувает щеки: легкий, почти незаметный пушок, будто на шкурке персика, если провести рукой.

– Ты не считаешь Коэльо ерундой, и когда я рассказываю – слушаешь. Взрослые редко слушают. Мои родители – вообще никогда. Бабушка слушает, но с ней же не про все поговоришь. А с тобой можно про все – ну почти про все.

Что значит – почти? Впрочем, и так понятно: не поговоришь про мальчиков, про сверстников, про секс с кем-нибудь другим. И про любовь тоже лучше со мной не говорить. Пора признаться: ничего я не понимаю в любви.

– Ты – слушаешь, – еще раз повторяет Даша и улыбаясь добавляет: – Или хотя бы делаешь вид.

Нет, думает Никита, я не делаю вид, я в самом деле слушаю, но что я слушаю – ты не знаешь. Потому